— Э? — удивился военачальник. — Шагата? — и впился глазами в Дэнеша.
Дэнеш шагнул вперед, пуще прежнего выпрямив стан, лицо его приняло выражение не менее надменное, чем у противника.
— Шагата, — начал он, и это было единственным словом, которое спутники поняли из его короткой, но очень выразительной речи. В отличие от военачальника, который, похоже, понял все — и отвечал Дэнешу на том же языке, на котором Дэнеш с ним заговорил: на языке ашананшеди.
Результатом их переговоров было то, что друзей с почетом проводили на корабль (Тахину понадобилось все его самообладание) и поместили в каюте. Каюта была хоть и тесна, но по стенам висело оружие, и на полу лежали медвежьи и тигровые шкуры.
Тут же запахло паленой шерстью, и Тахин страдальчески сморщился.
— Ничего не могу поделать!
— Давай же, Дэнеш, — вскинулся Эртхиа, — объясни, что случилось, а то и впрямь не по себе…
Дэнеш еще раз оглядел каюту, покивал удовлетворенно и сообщил следующее:
— Все хорошо.
— Да что хорошо-то? — хлопнул себя по бедрам Эртхиа. — Говори, а то ведь гореть этому кораблю ярким пламенем, посмотри: стены лаком покрыты.
— Все очень хорошо. Ты царь?
— Я? — опешил Эртхиа. — Царь. Да. Правда, — согласился он, поправляя набедренную повязку. — А что?
— Я тоже царь.
— Ты?!
— Шагата — значит «царь». И ты, Тахин, тоже…
— А я-то почему? — спросил Тахин, тщетно пытаясь затоптать тлеющую шкуру под ногами.
— Дай я, — кинулся к нему Эртхиа. — А он-то почему?
— Ты ведь — последний из араванов, к тому же княжеского рода. Кто же, как не ты, может назваться царем араванов?
— Но их ведь уже нет, — осторожно напомнил Тахин.
— Кто здесь об этом знает?
Помолчали, раздумывая. Дэнеш продолжил:
— И видом мы очень разные, всякому видно, что принадлежим мы к разным народам. Поэтому, ан- Эртхабадр, твой слуга не нашел ничего лучше, чем сказать, что мы — трое царей, отправившиеся в путь с целью, нам одним ведомой, и потерпевшие в пути кораблекрушение, лишившее нас свиты, оружия, а некоторых и одежды.
— Ужас! — схватился за голову Эртхиа. — И он тебе… поверил?
— Еще бы! Ведь я говорил с ним на языке Ашанана.
— А он-то откуда его?…
— Дарна! — спохватился Тахин.
— Дарна? — замер Эртхиа. — Дарна! В сердце роза!
— Я сказал. Ее принесут. Доставят с почестями. А откуда он знает язык Ашанана, мне неизвестно пока. Всему свое время. Но кажется мне…
— Это земля Ашанана? — прошептал Эртхиа, и Дэнеш кивнул.
Спустя небольшое время принесли им воду, чтобы умыться, одежду, а после и еду. Вода была в больших кувшинах, белых, покрытых зеленовато-синим рисунком: какие-то усатые ящерицы на неуклюжих когтистых лапах извивались, тараща выпученные глаза. Эртхиа постучал ногтем по стенке кувшина, подвигал бровями, но ничего не сказал. Даже вопросительный взгляд Дэнеша оставил без ответа. Тахин умываться не стал и одежды не сменил. Впрочем, Дэнеш тоже отказался расстаться со своей одеждой, надел прямо поверх нее белую нижнюю безрукавку и широкие желтые штаны, едва доходившие до щиколоток, натянул сверху один на другой два вышитых халата и еще кафтан, прихватил их несколькими опоясками и нарядным поясом, — все как показал слуга, помогавший облачаться Эртхиа.
К еде, просто белому рису с множеством приправ и подливок в маленьких круглых чашечках, не подали воды для омовения пальцев, и их пришлось облизать с удвоенной тщательностью, но Эртхиа почти не обратил внимание на это недоразумение, поскольку наконец досыта наелся. И в Хайре, и в Аттане знали это зерно как привозное, употребляли в пищу редко, как чужеземное лакомство; приправы были странны и запахом, и на вкус, так что Эртхиа предпочел бы миску хорошего густого фула, горохового или даже бобового, с пряностями, и большую круглую лепешку с хрустящей, крошащейся смуглой корочкой и мякотью желтоватой, пористой и податливой… Но все же не ящерицы и не побеги, страшно сказать, папоротника! Так что он вылепливал пальцами комки риса и смело макал в приправы, перепробовав все, но так ни одной и не отдав предпочтения.
Дэнеш ел медленно, осторожно. Но его осторожность не была настороженной, а, скорее, почтительной. Он не был склонен выказывать удивление или любопытство. Но все же: есть то же самое, что ел, может быть, и Ашанан когда-то… Всем известна сдержанность ашананшеди. Но сами-то себя они никогда не называли бесчувственными. Дэнеш был растроган.
Им подали также и вино, подогретое, в пузатеньких сосудцах с носиками, и малюсенькие чарочки, из которых это вино пить. Запах от сосудцев шел одуряющий, резковатый, но приятный. В голову ударило сразу: то ли с отвычки, то ли еще от чего.
— Учтиво ли будет, — вяло обеспокоился Эртхиа, — если мы сейчас заснем?
— Вполне, — деловито кивнул Дэнеш.
— А нас не зарежут во сне? — усомнился не пивший вина Тахин.
— Это исключено.
— Однако, хозяева не разделили с нами трапезы… — задумался Эртхиа.
— Им, может быть, не до нас, и если обычаи гостеприимства здесь иные…
— Может быть, они дают нам время прийти в себя и предстать перед ними в должном виде?
— Может быть, — согласился Дэнеш. — Так или иначе, спите. Ночь — мое время.
О преданном слуге
На шорох открываемой двери Шан Ян не обернулся, но прикрыл глаза. Он ждал убийцу. Весь долгий путь из Унбона сначала по суше, потом вдоль побережья от пристани к пристани и от последней пристани в Ла до неприветливых берегов Журавлиного острова он ждал подосланного убийцу. Сомневаться было не в чем. Шан Ян не намеревался оказывать сопротивление. Но предпочел бы, чтобы все произошло без свидетелей: обнаружив его труп, даже самые преданные сторонники наконец поймут, что все потеряно, и сохранят верность правящему государю. В случае открытой схватки они лишь погубили бы сами себя.
У Тхэ прикрыл за собой дверь каюты и опустился на колени.
— Почтительно желаю здравствовать тысячу лет.
— Встань. Прекрати. Такое обращение неуместно, — равнодушно отчитал его Шан Ян. — Я, может быть, и правитель на этом острове, который мой почитаемый старший брат милостиво определил мне местом изгнания, но ты-то мне не подданный.
И взглядом показал, что понимает чувства У Тхэ, но не разделяет их.
У Тхэ пришлось подняться. Низко опустив голову, он попросил:
— Прикажите откровенно высказать свое мнение!
— Нет, — устало нахмурился Шан Ян. — Запрещаю. Оно мне известно. Являясь подданным Золотого Дракона, не могу слушать такие речи. А вельможа в звании «Опора державы» такие речи вести не должен.
— И думать так не должен, но думать иначе — не могу, — глухо произнес У Тхэ. — Какой державы быть опорой? Прежде бы спасти ее!
— Мне известно твое радение о благополучии государства, — снисходительно и чуть раздраженно начал Шан Ян — и осекся. Покачав головой, он сменил тон. — Мы с детства дружны и знаем все мысли друг
