Почему все устроилось наихудшим образом и для страны и для меня? Из всех возможностей выбрана самая… бессмысленная! И это — Судьба?! Горе мне, что я подвернулся ей под руку, когда она страдала несварением. Хуже! Женщина она, и в тот день я ей попался на глаза, когда она недомогала по-женски. Уходи, я знаю, ты ничего не объяснишь мне, так пропади ты пропадом, что я слушался твоих советов и радовался твоим обещаниям! Горе мне, нет у меня жизни, есть — судьба.
Старый ан-Эриди с трудом дозвался слуг: голоса лишился, когда вдруг опустели глаза царя и залепетал он бессвязно, когда повалился на пол и забился у колен старого вазирга. Невнятно мычал он в глухую толщу ковра и рыл белыми пальцами глубокий ворс. Только Хойре оказался поблизости, молоденький евнух, неожиданно попавший в милость, и рабыня из тех, что поддерживают огонь в нишах. Вместе вбежали они в Крайний покой, девушка поднесла ближе светильник, евнух принялся разжимать и растирать сведенные пальцы царя.
Из-за плотных завес, отделявших покои ночной половины, выскочил новый раб повелителя, тот заморский, с набеленным лицом, просвистел шелковыми полами, упал на колени рядом с царем, выкинул ловкие пальцы из огромных рукавов, что-то сделал с лицом, шеей царя, отнял его руки у евнуха, склонился над ними.
Ан-Эриди с недоумением и опаской следил за его хлопотами. Но когда обратил взгляд на лицо царя, распустил окаменевшие плечи: царь лежал с ясным лицом, смотрел в потолок. Хойре приподнял ему голову, и девушка ловко подвинула подушку. Сейчас же евнух выскользнул наружу, громко требуя к повелителю врача.
Заморский раб внимательно взглянул в лицо царю, спрятал руки в рукавах, дважды поклонился, поднялся с колен, и тихонько вышел.
О недозволенной любви
Все успокоилось и стихло во дворце, и царь уже мирно спал в опочивальне под присмотром врача, а Хойре снова ждал на том же месте, где застиг его тревожный крик вазирга.
И она пришла. Вступила в темноту из освещенного коридора и замерла. Он протянул руку так, что на нее упал отсвет, и Юва тут же руку поймала в свои горячие ладони. Вдвоем они углубились во тьму.
— Почему я? — снова задал Хойре вопрос, не зная, что его задают все и что он никогда не имеет смысла, и даже в его устах.
Но она ответила, прильнув к нему движением звериного детеныша:
— Я тебя не боюсь.
Хойре не понял.
— Если бы у нас был другой царь, я сделал бы так, чтобы ты стала его любимой женой. Вот что я сделал бы для тебя. Я сумел бы. Да.
— Не надо, — покачала она головой. — Не делай этого.
Как будто все в жизни зависело от того, что они сейчас решат.
— Почему? — наклонился Хойре к ее глазам, блестевшим в темноте.
— Не надо. Я не хочу быть любимой женой царя. Мне хорошо с тобой.
— Со мной?
— Я тебя не боюсь, — еще раз сказала Юва, пряча лицо у него на груди.
Хойре помолчал, привыкая к новому. Вот оно что. Купцы, перекупщики… Глаза у нее не здешние, аттанские у нее глаза.
— Издалека привезли тебя?
— Из Аттана.
Вот оно, вот оно что. Военная добыча. Хватило ей уже. Ей теперь Хойре — в самый раз.
— Но ведь, — сообразил Хойре, — но ведь аттанских возвращали?
— У меня никого не осталось из родных, а во дворце спокойно… Я не сказалась.
— Так что же это получается… — вздохнул Хойре. И больше ничего не стал говорить. Обнял ее, и она подняла руки и обняла его. Оказалось, этого достаточно. Ночь текла сквозь дворец медленно, величаво. И в ее глубине нашлось укромное место для этих двоих.
А если она передумает, решил Хойре, если для нее все изменится, — а так будет когда-нибудь, — я не стану ей врагом…
И тут он вспомнил, что судьба его невольничья неверна, и то, что он задумал, может привести его к гибели, и тогда некому будет защищать ее и заботиться о ней. Он покачал ее в объятиях и коснулся губами ее кудрей, и опустил в них лицо — сразу вслед за тем мгновением, когда все решил за нее.
— Повелитель, — тихо позвал Хойре.
Акамие приподнял голову с подушки.
— Повелитель, я нашел жену для тебя. Такую, которая не станет сердиться, если ты не позовешь ее в опочивальню. Она красива до крайности и умеет вести приятные речи. Она не будет в тягость тебе, повелитель, не возгордится и не станет говорить о тебе того, чего не следует. Правда, о ней нельзя сказать, хорошего ли она рода, потому что род ее неизвестен, но красивая девушка всегда достойна почестей. Правда, нельзя сказать и того, что она девушка, потому что взята она в добычу в Аттане, а повелитель мог своими глазами видеть, как там было. Но я готов поручиться, что здесь, во дворце, никто ее не касался. И даже, господин мой, я готов, если надо, засвидетельствовать ее невинность, а если повелитель назначил бы меня главным евнухом, моего слова было бы достаточно.
— Ты этого хочешь? — удивился Акамие. — Я думал, что со временем ты мог бы стать начальником над писцами.
— Нет, если повелителю угодно, чтобы я спорил с ним.
— Угодно.
— Нет, ибо если бы я стал начальником над писцами, это унизило бы их и усилило бы в них недовольство, а этого нельзя допускать. Как можно иметь писцов, которым не доверяешь? Разве у тебя есть время перечитывать все, что они записывают с твоих слов? Или уж писать самому? Царю необходимо назначить на эту должность кого-нибудь из тех, чей отец был писцом, а лучше — и дед. А мне хватит старшинства на ночной половине. И ты, повелитель, можешь быть спокоен, если поручишь ее мне.
— Как можно быть спокойным? Ты знаешь, конечно, что брат мой Эртхиа пробирался ко мне на ночную половину, несмотря на запреты. Если для дружбы не нашлось достаточных преград и препятствий, — что остановит страсть? И недаром ведь говорят, что женщины способны измыслить такое, что смущает разумных и пристыжает мудрецов. Не ревность остерегает меня: нельзя допустить урона царской чести.
— Говорю, не о чем беспокоиться повелителю. Эта девушка сторонится мужчин и всегда будет сторониться. После взятия Аттана…
— Это пройдет со временем.
— Бывает, проходит. Но не у нее, если она будет спрятана на ночной половине, и никто не увидит ее, и она — никого.
Акамие промолчал в ответ. Он признавал справедливость всех доводов Хойре и необходимость последовать его совету и настояниям ан-Эриди. Но самая мысль об этом утомляла его до изнеможения. Потом, хотел он сказать, потом… Но знал, что «потом» будет означать в его устах «никогда», и принудил себя ответить:
— Так распорядись приготовить девушку. И пошли к ан-Эриди с известием. Столько теперь… Свадьба — великие заботы. Кому платить цену невесты?
— Повелитель! — воскликнул Хойре. — У тебя достаточно слуг. Ты и не заметишь, как окажешься женат.
— Да будет так, — согласился Акамие.
