– Эй, хозяйка! Найдется у тебя комната для усталого почтека и его спутников?
Бью Рибе вышла на зов. Она была цела и невредима и выглядела, как всегда, прекрасно, но вот слова ее прозвучали неприветливо:
– Нынче в здешних краях не больно-то привечают мешикатль.
– Но конечно же, – промолвил я, все еще пытаясь придать разговору сердечность, – Ждущая Луна сделает исключение для своего названого брата, Темной Тучи. По просьбе Цьяньи я проделал такой далекий путь, чтобы узнать, все ли с тобой в порядке. Я рад видеть, что ты цела.
– Цела, – эхом повторила она. – И рада, что ты рад, потому как появление здесь этих буйных мешикатль твоих рук дело. Всем известно, что война разгорелась из-за пурпурной краски, которую ты пытался силой отнять у цью.
Я не мог не признать, что это правда.
– Но не станешь же ты винить меня за...
– Да уж, я и сама во многом виновата, – с горечью заявила Бью. – Кабы знать все заранее, да мы бы тебя вообще на порог не пустили! – Потом порыв злобы пошел на убыль, и она упавшим голосом продолжила: – Да ладно, что теперь толку жаловаться? Разумеется, ты можешь занять комнату и разместить там своих носильщиков. Слуги о вас позаботятся.
И с этими словами Бью Рибе развернулась и ушла. Я подумал, что она не только не рада нашей встрече, но даже не проявила из приличия родственного радушия. Так или иначе, но слуги действительно занялись размещением и устройством носильщиков и товаров, а мне подали еду. Когда я уже пообедал и курил покуитль, Бью проходила через трапезную. Намерения задерживаться возле меня у нее явно не было, но я взял девушку за запястье и остановил, заметив:
– Послушай, Бью, я прекрасно знаю, что ты недолюбливаешь меня, а если недавние осложнения с мешикатль усугубили эту неприязнь...
Она перебила меня, надменно изогнув похожие на крылья брови:
– Недолюбливаю? Испытываю неприязнь? Все это чувства. С какой стати я должна питать хоть какие-то чувства к мужу своей сестры?
– Ладно, – с досадой проворчал я, – дело твое: можешь ко мне вообще никак не относиться. Но разве ты не хочешь передать через меня весточку Цьянье?
– Ну что ж, передай ей, что меня изнасиловал ваш солдат.
Ошарашенный, я выпустил ее запястье, пытаясь найти нужные слова, но Бью Рибе рассмеялась и продолжила:
– О, только не надо меня жалеть! Я думаю, что по-прежнему могу претендовать на девственность, ибо он оказался исключительно неумелым. Своей попыткой унизить меня он лишний раз подтвердил укоренившееся мнение о наглости высокомерных мешикатль.
Совладав наконец с потрясением, я требовательно спросил:
– Как его звали? Я позабочусь о том, чтобы мерзавца казнили.
– Ты думаешь, он представился? – Бью снова рассмеялась. – Полагаю, то был не рядовой солдат, хотя не разбираюсь в ваших знаках различия, а в комнате было темно. Только представь: для этого действа он заставил меня облачиться особым образом. Мне пришлось вымазать лицо сажей и надеть черные затхлые одеяния, в каких ходят служительницы храмов.
– Что? – изумился я.
– Он не вдавался особо в объяснения, но я поняла, что обычной женщине, даже девственнице, его в полной мере не возбудить. Видишь ли, этому мешикатль необходимо воображать, будто он совершает святотатство.
– В жизни не слышал ни о чем подобном...
– Только не пытайся выгораживать своего земляка. И нет нужды мне сочувствовать, потому что в насильники – в нормальные насильники! – этот солдат никак не годился. Его тепули, если это вообще можно назвать тепули, представлял собой какой-то кривой прыщавый обрубок. А когда он пытался войти в меня...
– Пожалуйста, Бью, – взмолился я, – не надо! Тебе наверняка неприятно об этом вспоминать.
– Чего уж теперь, – сказала она холодно и как-то совершенно отстраненно. – Только представь, все считают меня жертвой насильника, а этот мерзавец даже не смог меня как следует изнасиловать. Его искалеченный тепули входил в меня одной только своей головкой или... не знаю уж, как вы это называете. Короче говоря, он проникал совсем неглубоко и никак, несмотря на все старания этого урода, не оставался внутри. Так что в конце концов семя этого мерзавца пролилось мне на ногу. Уж не знаю, можно ли лишиться девственности только частично, но думаю, что я все еще могу считаться девушкой. Очень надеюсь, что этот урод чувствовал себя еще более пристыженным и униженным, чем я. Он даже не мог смотреть мне в глаза, пока я раздевалась. Кстати, эти вонючие тряпки прислужницы жрецов он забрал и унес с собой.
– Знаешь, это как-то совершенно не похоже на... – беспомощно начал я.
– На мужественного, властного и сурового воина мешикатль? На настоящего мужчину вроде Цаа Найацу? – Она перешла на шепот: – Скажи мне откровенно, Цаа, смог ли ты хоть раз по-настоящему удовлетворить мою младшую сестренку?
– Пожалуйста, Бью, прекрати. Это неприлично.
– Джай цйаба! – выругалась она. – Что может быть неприличным для обесчещенной женщины? Если ты не хочешь ответить словами, то, может, покажешь? Докажи мне, что ты настоящий мужчина... О, не красней и не отворачивайся. Вспомни, я ведь уже видела, как ты проделывал это с матерью, но она так и не сказала нам тогда, хорошо ей было или нет. Впрочем, я не прочь выяснить это на личном опыте. Идем в мою комнату. Чего тебе стесняться, мною ведь уже пользовались? Правда, как-то не совсем по-настоящему, но...
