хватит. С огнем не говорят, огонь чувствуют, и передать мне это чувство он не мог. И Марианне не мог.
А вот сорвейн… сорвейн был там с ним вместе.
А теперь с Кунцем остался я. Всего лишь я.
Сначала я вообще не понимал, что происходит. Вот только что вчера Кунц весь светился, был полон жизни, вдохновения и надежд. А сегодня — погас, замер, остановился.
Я пытался как-то развлечь его, разговорить. Но он, наверное, разучился растолковывать свои мысли и чувства, общаясь с сорвейном. Им-то между собой много ли слов надо было? Кунцу казалось, что слова вообще не нужны. Но, видимо, он ошибался. Или был прав, но в другом смысле. Тех слов, что у Кунца были для сорвейна, — действительно не надо было.
Мне они достались, эти слова. Я их из Кунца клещами вытаскивая.
— Разве тебе недостаточно того, что ты сам любишь? Недостаточно знать, что он есть на свете?
— Нет. Я хочу его для себя.
— Как это? Ты хочешь владеть и распоряжаться? Сорвейном?
— Нет.
— Ты хочешь жить с ним? Ты понимаешь, что он… ну, вообще не человек!
— Нет. Не в этом дело.
— Так в чем же? Ну, объясни, может быть, ты сам не знаешь, что тебе нужно, а когда скажешь — увидишь, что тебе этого и не надо совсем? Чего ты хочешь?
— Я хочу, чтобы он признал меня равным себе. То есть — прекраснейшим, лучшим из всего, что есть в мире, единственным, необходимым.
Он больше не играет с огнем, мой Кунц. Иногда мне удается вытащить его на улицу, и теперь он уже замечает красивых женщин, любуется ими. Но глаза его пусты. Нет, у него есть взгляд. И я благодарен ему за то, что он обычно смотрит в сторону.
Он говорит, что это пройдет. Огонь оставил его, а значит, позовет снова. И он пойдет в огонь как раньше, как всегда — один. Но теперь это будет уже не так, как было раньше, и одиночество его теперь совсем другое, и это, кажется, намного хуже.
Если вы понимаете, что я имею в виду.
