Он никогда не говорил ей о любви, о свадьбе, о детях. Он не счел нужным познакомить ее с матерью. Он скрывал от нее, кто он и чем занимается. А она любила его со всем жаром сердца. Она готова была отдать жизнь за него, положить судьбу на алтарь его памяти. Какая же она была непроходимая дура!
Стоило только задать себе несколько вопросов – и все стало бы на свои места. Почему ей никогда не приходило в голову, что он не пользуется нормальной формой расчетов? У него всегда были деньги. Много денег. Он приносил их и отдавал ей, никогда не спрашивая отчета. Но это было не правильно. Любой служащий или бизнесмен хранил бы все свои деньги в банке.
Но это не приходило ей в голову. Она просто спокойно жила на те средства, которые зарабатывали для нее эти бедные женщины, которые ловили клиентов и без чувства, без мысли терпели их сопение и смрадное дыхание над своим лицом. Она спокойно покупала себе вещи от Баленсиаги на деньги, которые пахли рабским потом.
Она спокойно жила на те деньги, которые убивали людей. Сколько человек корчились от ломки и умирали от передозировки, а она наслаждалась обедами в дорогих ресторанах.
Она лелеяла и пестовала свое чувство, не давая труда заглянуть Ларри в душу. И ее отчаяние – это наказание за эгоизм, слепоту, пассивность. Она не могла простить себе, что ее любовь делала его только хуже.
Мэри вдруг поняла, что никогда по-настоящему не любила Ларри, она просто пользовалась его телом, его деньгами, его свободой.
Она рабыня по природе, поэтому с удовольствием приняла удобного хозяина. В их отношениях не было души, а без нее любви нет.
Электра действительно любила его, знала его, шла вместе с ним по канату над пропастью, а она только потребляла…
Как ошибся в ней Майкл. Он видит в ней женщину, героиню, а она всего лишь самка, примитивная и жалкая.
Утром Майкл получил через портье записку.
«Прости меня. Не ищи. Я должна стать другой. Спасибо за все.
Мэри».
Мэри еле успела добежать до телефона. Она услышала его из-за двери, но так разволновалась, что не могла вставить ключ в замочную скважину. Почти год ее сердце подпрыгивало и останавливалось от каждого звонка. Но ее всегда ждало разочарование. Скорее всего, и на этот раз звонит Сью. Больше некому.
И тем не менее у нее дрожали руки, когда она взялась за трубку. Глубоко вздохнув, она спокойно произнесла:
– Алло! Слушаю вас.
– Включай немедленно телевизор! – скороговоркой выпалила Сью.
Мэри разочарованно вздохнула и не подумала направиться к телевизору.
– Ты что, не слышишь меня? – Сью была до предела возбуждена.
– Отлично слышу, – ответила Мэри. – Что произошло? Почему я должна все бросить и смотреть телевизор? У меня полно других планов на сегодня.
– Перестать спорить! – закричала подруга. Немедленно делай то, что я говорю. Увидишь…
Потом перезвоню. – И она бросила трубку, не потрудившись ничего объяснить.
Мэри пожала плечами и подошла к телевизору, который она включала настолько редко, что не могла вспомнить, где лежит пульт.
Экран загорелся, и Мэри обомлела: весь экран занимало лицо Майкла Сноу. Камера довольно долго задержалась на нем, и Мэри с жадностью всматривалась в каждую черточку его лица. Он был сосредоточен и напряжен. И очень взволнован: губы превратились в тонкую ниточку, правый глаз немного дергался, а на лбу выступили капельки пота. Ей захотелось провести рукой по его лбу и вытереть пот, она даже непроизвольно протянула руку к экрану.
В этот момент изображение поменялось, и Мэри увидела огромный зал, наполненный мужчинами в смокингах и бабочках и женщинами в вечерних платьях.
Мэри не слышала голоса диктора, потому что звук был убран до минимума. Она судорожно нажимала на кнопки, пока не нашла нужную…
Это был репортаж с закрытия Берлинского кинофестиваля. Вот-вот должны были объявить лауреата в номинации «Лучший дебют года».
Мэри прижала руки к груди и замерла: она поняла, почему Майкла показывали так долго. Он был одним из номинантов.
– Итак! – произнес ведущий. – Сейчас мы узнаем имя новой звезды, загоревшейся на небосклоне киноискусства. Это…
– Майкл Сноу! – прочитала известная французская актриса, имя которой немедленно вылетело из головы Мэри. – И его фильм «Любовь… Любовь? Любовь!».
Зал зааплодировал, а Майкл, на которого теперь были направлены все телекамеры, растерянно озирался вокруг. Кто-то дотронулся до его плеча, и он встал и, пожав плечами, пошел к сцене. Теперь камера следила за лицами в зале: все смеялись и еще громче аплодировали.
Майкл вышел на сцену, поцеловал руку актрисе и повернулся к микрофону, смешно сощурив глаза и закрываясь от яркого света.
– Я безмерно благодарен вам, – начал он охрипшим голосом. – Теперь я могу сказать то, чего не мог позволить себе произнести целый год. Если вы позволите, я хочу обратиться сейчас к женщине, которая
