— Ну, конечно, ведь от этого не может быть никакого вреда. Вокруг и так достаточно неприятностей, чтобы искать лишние. Вполне возможно, что в мусоре никто не сидит, но я не собираюсь совать туда руку, чтобы выяснить это.
— Ты просто слабоумный ребенок!
— Ну конечно же! — Теперь они оба кричали, потому что поезд уже въехал на станцию и замедлял ход, мерзко скрипя тормозами. — Ну ладно, посмотрим, как ты сунешь туда руку, если уж ты такая чертовски разумная.
— Детские выдумки!
Была глубокая ночь, Честер был измотан и утомлен, и донельзя раздражен. Поезд у него за спиной уже дергался, останавливаясь. Он подбежал к краю платформы, порылся в кармане и вытащил в кулаке всю имевшуюся у него мелочь.
— Вот, — крикнул он, приподняв на дюйм крышку мусорного ящика и ссыпая в щель монеты. — Деньги. Гривенники, пенни. Множество коки, арахиса. А ты схвати того человека, который сунется сюда после меня и съешь его.
За спиной у него громко расхохоталась Адриенна. Двери поезда с шипением открылись, и старый бродяга, пошатываясь, вошел в вагон.
— Это твой поезд на Куиннс, — сквозь смех сказала Адриенна. — Давай-ка, садись, пока тебя
— Возьми это, — отозвался он, протягивая ей газету. — Такая забавная выдумка, а ты нисколько не суеверна… Так что посмотрим, как ты выкинешь ее в ящик. — Честер подскочил к дверям поезда — они уже начали закрываться, — придержал створки и проскользнул в вагон.
— Ну конечно, дорогой! — крикнула она; ее лицо покраснело от смеха. — А завтра я расскажу об этой твоей выходке в редакции… — Двери закрылись, и он не услышал окончания фразы.
Поезд дернулся и сдвинулся с места. Сквозь заляпанное грязью стекло Честер видел, как женщина подошла к мусорному ящику, приподняла крышку и сунула под нее газету. Поезд набирал скорость. Одна из колонн, подпиравших потолок, закрыла от него происходившее на перроне.
А потом он снова увидел ее, и она все так же стояла, держа руку под крышкой, — а может быть, засунула руку в ящик по локоть? — он плохо видел сквозь грязное стекло. Тут перед ним проехала еще одна колонна, еще одна. Колонны мелькали за окном, и в просветах между ними, при тусклом свете, он ни в чем не мог быть уверен, но ему показалось, будто она наклонилась ниже и засунула голову в отверстие.
Это окно не годилось. Он в несколько шагов добежал до конца вагона, где было большое и гораздо более чистое окно во всю стену. Набиравший скорость поезд уже проехал полпути вдоль платформы, вагон покачивало, и он успел лишь бросить последний взгляд на разворачивавшиеся на перроне события прежде, чем колонны, слившись в цельное пятно, полностью закрыли ему вид.
Она просто не могла наполовину влезть в этот ящик; отверстие в нем было слишком узким для того, чтобы сквозь него мог пролезть человек. Но чем же еще можно было объяснить, что он увидел только ее юбку и дико болтавшиеся в воздухе ноги?
Конечно же, ведь ничего не было толком видно, и он ошибся. Он повернулся в пустой вагон — нет, не пустой. Там на сиденье бесформенной кучей сгорбился бродяга; и, кажется, уже уснул.
Нет, не уснул. Оборванец взглянул на Честера быстро, понимающе, улыбнулся ему и снова закрыл глаза. Честер прошел в другой конец вагона и тоже сел. Он зевнул, вытянул ноги и откинулся на спинку сиденья.
Теперь можно было и вздремнуть до своей станции: он всегда просыпался вовремя.
Было бы хорошо, если бы вакансия редактора отдела осталась открытой. Жалованье там заметно больше, а ему было куда потратить дополнительные деньги.
НИ В КАКИЕ ВОРОТА
И кроме того, было все остальное. Когда я готовил этот сборник, выяснилось, что его можно отлично разбить на тематические разделы. Это было просто прекрасно, так как позволяло мне придать изданию, в известной степени, всесторонний вид. Но выяснилось, что очень много рассказов упрямо не желает поддаваться какой бы то ни было классификации. Как ни чеши в затылке, их нельзя подогнать ни под одну тему — эти выдумки просто не желали вписываться нив одну простую категорию.
Полагаю, что название той единственной рубрики, под какой их можно разместить, должно ясно давать понять, что эти рассказы существуют сами по себе. Не так уж плохо. Перечитав их, я нахожу, что это отличие зачастую делает их лучшими во всем собрании. Может быть, вы, любезный читатель, согласитесь со мной.
Портрет художника
Жизнь порождает искусство. Слишком много лет я проработал в выгребной яме индустрии комиксов. По образованию я художник, но не находил ничего зазорного в том, что зарабатывал на жизнь коммерческим художником — все лучше, чем голодать у мольберта. Клепать комиксы легко, платили за них хорошо, и не успел я ахнуть, как уже по уши завяз в болоте коммерческой халтуры. И начал выпекать лист за листом идиотские сопливые сказочки для дам, тупые вестерны и тошнотворные ужастики. Поскольку я ишачил ради денег, а не ради искусства, я специализировался на раскраске фона, быстро набил руку, а работать карандашом поверх моей мазни предоставил другим. Как-то я поставил личный рекорд, раскрасив лист за тринадцать минут, совсем неплохо, если учесть размер листа, — двенадцать на восемнадцать дюймов. Полтора квадратных фута. Тушь я покупал квартами и орудовал кистью номер пять — она довольно большая и требует немалого мастерства, когда приходится проводить тонкие линии и прорисовывать детали. Зато как она себя оправдывала по части скорости!
Через несколько лет после несостоявшейся карьеры художника я излил в этом рассказе свои чувства о комиксах. Чувства в нем настоящие, и персонажи тоже. Я изобрел лишь машину — механическое воплощение ходившей между нами шутки. Оконтуривание — проведение тонких линий параллельно жирной, что создает иллюзию формы или объема, — операция необходимая, но повторяющаяся. Мы постоянно шутили, что неплохо бы сделать резиновый штамп для оконтуривания, уж очень бы пригодился.
Издатель в рассказе настоящий, и, описывая его, я ничего не выдумывал. В нем слились воедино несколько совершенно реальных ублюдков, с которыми мне приходилось работать и сражаться. Эх, с каким наслаждением разгулялось мое перо!
«В 11.00!!! — взывала записка, приколотая к правому верхнему углу чертежной доски. — В КАБИНЕТ МАРТИНА!!» Он сам написал ее кистью седьмого размера похоронной черной тушью на толстом желтом листе бумаги — большие буквы, большие слова.
Все кончено. Пэкс попытался убедить себя, что это была просто очередная накачка Мартина: нотация, выговор, предупреждение. Именно об этом думал он, выписывая буквы, когда большие водянистые глаза мисс Финк прищурились и хриплый голос прошептал: «Мистер Пэкс, заказ уже сделан, прибывает сегодня, я сама видела уведомление на столе. Модель „Марк-IX“».
Модель «Марк-IX». Он знал, что когда-нибудь это случится, знал, но не решался отдать в этом отчет и только обманывал сам себя, утверждая, что без него им не обойтись. Его руки легли на поверхность стола, старческие руки, покрытые морщинами и темными пятнышками, неизменно запачканные чернилами и с вечной мозолью на внутренней стороне указательного пальца. Сколько лет сжимали эти пальцы карандаш или кисть? Ему не хотелось вспоминать. Наверное, слишком много… Он стиснул руки, притворяясь, что не
