смехом.
А затем низким, нежным голосом прибавила:
— Я так рада познакомиться с вами.
Слова были обыкновенной любезностью, но ее голос действовал как теплая ласка.
— Пойдемте, поговорим, — сказала она, усаживаясь на маленькой козетке и освобождая место для меня.
Я неловко уселся около нее. В моей голове немного шумело, как будто бы я выпил лишний стакан шампанского. Я был в своем литературном детстве.
Маленькая книжка и несколько статей и критик, разбросанных в различных неизвестных журналах, были пока моими единственными работами в текущей литературе, а внезапное открытие, что я был господином таким-то и что восхитительная женщина думала обо мне и рада была меня увидать, приятно щекотало мое самолюбие.
— Так вы, именно вы, написали эту славную книгу, и все эти прелестные вещи в журналах и газетах? О, какая славная вещь быть таким умным!
Она слегка вздохнула и этот вздох проник до моего сердца; чтобы утешить ее, я начал было говорить изысканные комплименты. Но она остановила меня движением веера. Подумав немного, я был очень доволен, что она это сделала, потому что такие вещи лучше выражать другим способом.
— Я знаю, что вы скажете, — засмеялась она, — а потому и не говорите. Кроме того, я не знала бы, как это принять, так как, может быть, вы сказали это сатирически.
Я старался глядеть, как будто бы я мог быть и сатириком.
С минуту она оставила свою руку без перчатки в моей. Если бы она оставила ее еще на минуту, я стал бы на колени перед ней или стал бы на голову у ее ног и тем или другим способом разыграл бы из себя дурака.
— Я не хочу, чтобы вы говорили мне комплименты, — сказала она, — я хочу чтобы мы были друзьями. Само собою разумеется, что по годам я могла бы быть вашей матерью.
По метрике ей, вероятно, было около 32 лет, но на вид ей можно было дать лет 26; мне было 23 и, боюсь, что я был очень глуп для своих лет.
— Но, вы знаете, свет и так отличается от других людей, которых встречаешь, — продолжала она. — Общество так пусто и скучно. Вы не можете представить себе, как мне хочется иной раз уйти от него, познакомиться с кем-нибудь, кому я могла бы показать свое настоящее и кто мог бы понять меня. Приходите когда-нибудь повидаться со мною (я всегда дома по средам) и позвольте мне поболтать с вами, а вы должны посвятить меня во все ваши хорошие мысли.
Мне показалось, что, может быть, ей захочется теперь выслушать мои мысли, сейчас, но, прежде, чем я успел разобраться, вошел пустой фат из общества и предложил ей идти ужинать. Ей пришлось оставить меня. Уходя в толпу, она оглянулась через плечо и посмотрела наполовину комическим взглядом, который я вполне понял; он говорил: «жалейте меня, мне приходится скучать с этим безжизненным животным». И я жалел ее. Я обыскал все комнаты, прежде чем уйти. Мне хотелось уверить ее в моей симпатии и готовности помогать ей. Но от лакея я узнал, что она рано уехала с этим именно пустоголовым франтом.
Спустя две недели, я столкнулся в Реджентстрите с одним молодым другом по литературе, и мы вместе поужинали в ресторане Монико.
— Я в прошлую ночь встретил такую милую женщину у мистрисс Кортеней. Такая очаровательная женщина!
— О, и вы знаете ее! — воскликнул я. — Мы очень старые друзья. Она все зовет меня пойти повидаться с нею. Право, надо будет пойти.
— О, я и не знал, что и вы знакомы с ней, — сказал он.
Почему-то факт моего знакомства с ней, уменьшал ее значение в его глазах, но вскоре он овладел своим энтузиазмом.
— Замечательно милая женщина, — сказал он, — хотя и боюсь, что немного разочаровал ее.
Он сказал это, однако, со смехом, который противоречил его словам.
— Она не поверила, что я этот известный мистер Смит; по моей книге она вообразила, что я совсем старый человек.
Я не мог видеть в книге моего друга ничего такого, что бы указывало, на то, что автору более восемнадцати лет. Эта ошибка, как мне казалось, обнаруживала недостаток зоркости, но очевидно нравилась самому автору.
— Мне жаль ее, так жаль, — продолжал он. — Так как она привязана к этому бескровному, искусственному обществу, в котором ей приходится жить. «Вы не можете представить себе», — сказала она, — «как мне хочется встретить кого-нибудь, кому бы я показала свое настоящее я, кто мог бы понять меня». Я пойду к ней в среду.
Я пошел с ним. Мой разговор с ней был совсем не таким конфиденциальным, как я предполагал, так как в комнате, предназначенной для восьми человек, было, по крайней мере, восемьдесят, и поэтому я провертелся с час в жаре и скуке. Как и все молодые люди, я знал только того человека, с которым пришел, да и того никак не мог найти. Я ухитрился перекинуться с нею хотя двумя словами. Она встретила меня улыбкой, от которой я забыл все мое прежнее горе, и оставила с очаровательным пожатием свои пальцы с минуту в моей руке.
— Как мило, что вы сдержали ваше обещание. Все эти люди так утомили меня. Садитесь сюда и расскажите, что вы делали.
Она прослушала меня секунд десять, а затем прервала меня вопросом.
— А вот этот ваш друг, с которым вы пришли, я встретилась с ним в доме леди Леннось. Разве и он что-нибудь тоже написал?
Я объяснил, что он написал.
Расскажите мне, что он написал. Я имею так мало времени и читаю только такие книги, которые мне помогают.
При этом она бросила мне взгляд более красноречивый, чем слова.
Я описал ей книгу, и, желая поступить с другом справедливо, даже прочитал наизусть несколько мест, которыми он особенно гордился. Одна фраза, казалось, особенно понравилась ей: «Руки доброй женщины вокруг шеи мужчины все равно, что спасительное кольцо, брошенное ему судьбой с неба».
— Как прекрасно! — прошептала она. — Скажите-ка еще раз.
Я повторил, а она говорила слово за словом вслед за мною. При этом на нее нелетела шумная старая дама, а я убрался в уголок, стараясь показать вид, будто я очень доволен, что мне не вполне удавалось.
Немного позже я отыскал моего друга и нашел его в уголку, говорящим с ней. Я подошел и ждал.
Они говорили о последнем убийстве на востоке Лондона. Пьяная женщина была убита своим мужем, рабочим, которого разозлило разорение его дома.
— А, какой силой обладает женщина, — сказала она, — поднять или унизить человека. Я никогда не читала ни одного случая, в котором играет роль женщина, не думая об этих прекрасных ваших словах: «Руки доброй женщины вокруг шеи мужчины все равно, что спасительное кольцо, брошенное ему судьбой с неба».
Мнения относительно ее религиозных и политических убеждений совершенно расходились. Священник Низкой Церкви говорил:
— Это, сударь, серьезная христианка, того не бросающегося в глаза типа, который всегда был оплотом нашей церкви. Я горжусь тем, что знаю эту женщину; горжусь, что мои бедные слова были слабым орудием для того, чтобы очистить сердце этой женщины от легкомыслия минуты, и укрепить ее мысли на более высоких вещах.
— Это прекрасная христианка, прекрасная христианка, в самом лучшем смысле этого слова, — говорил бледный аристократический abbe графине, тогда как свет энтузиазма старого мира сиял из его глубоких глаз. — У меня есть большие надежды на нашего дорогого друга. Она находит очень трудным разорвать узы времени и любви, — мы все так слабы. Но ее сердце обращается к ее матери-церкви подобно тому, как ребенок, воспитанный в среде чужих, стремится после многих лет к той груди, которая его
