состоянии понять, что Анжелина более живой человек, чем какая-нибудь мисс Джонс, катающаяся с ним по утрам в автомобиле и так мило, так интересно умеющая рассуждать о повести, где говорится про погоду. Когда я был мальчиком, я пользовался некоторой популярностью среди товарищей как рассказчик. Однажды, возвращаясь домой по Риджент-парк, я рассказал историю о прекрасной принцессе. Но она была не обыкновенная принцесса. Она не держала себя как подобает обыкновенной принцессе. И я тут был ни при чем. Другие слушали мой голос, я же прислушивался к голосу ветра. Ей казалось, что она любит принца — пока он не ранил смертельно дракона, а ее не унес в лес. Здесь, когда принц спал, она услыхала, что страдающий дракон зовет ее. Она тихонько пробралась к тому месту, где дракон истекал кровью, обняла его за шею и поцеловала. И это исцелило его. Я сам надеялся, что после этого он превратится в принца; но этого не случилось: он так и остался драконом — это мне сказал ветер. И несмотря на то, принцесса полюбила его: он оказался вовсе не дурным драконом. Но я не мог рассказать своим слушателям, что случилось с принцем: ветру, очевидно, не было дела до него.
Мне самому сказка понравилась, но Хокер, пятый ученик, руководивший мнением нашей маленькой публики, заявил, что все это враки, так что мне пришлось поспешить окончить сказку.
— Вот и все, — сказал я.
— Нет, не все, — заявил Хокер. — Она все же выйдет замуж за принца. Он должен опять убить дракона, да на этот раз окончательно. Кто слыхал когда-нибудь, чтобы принцесса отказалась от принца из- за дракона.
— Но ведь она не была такая, как все принцессы.
— Ну, так станет такой, — продолжал критиковать Хокер. — Ты, пожалуйста, не зазнавайся. Выдай ее замуж за принца, и баста. Мне надо поспеть на поезд.
— Да она не вышла за него, — продолжал я настаивать на своем. — Она вышла за дракона и жила счастливо.
Хокер принял более серьезные меры. Он схватил меня за руку и скрутил ее у меня за спиной.
— Вышла за кого? — допрашивал он.
— За дракона, — со стоном отвечал я.
— За кого?
— За дракона.
Голос у меня прерывался.
— За кого? — в третий раз повторил Хокер.
Хокер был силен; у меня на глазах выступили слезы. Таким образом, принцесса за свое излечение дракона взяла с него обещание измениться.
Они вместе вернулись к принцу, и дракон обещал служить им обоим. Принц увез принцессу домой и женился на ней, а дракон умер и был похоронен. Другим сказка понравилась больше в таком виде, но я ее возненавидел; ветер только вздохнул и замер.
Мальчуганы превратились в читающую публику, Хокер сделался издателем; он постоянно скручивает мне руки, хотя и другим способом.
Кто не уступает, того только сшибают с ног и спешат на поезд, Но, кнесчастью, большинство из нас рабы Хокеров. Ветру под конец это надоедает; он перестает нам нашептывать сказки, и мы принуждены уж сами придумывать их. Может быть, выходит не хуже. Зачем существуют двери и окна, как не для того, чтобы не допускать к нам ветра?
Опасный малый — этот странствующий ветер; он отнес меня в сторону.
Ведь я говорил о нашем архитекторе.
Уж самое первое его появление уронило его в глазах Робины: он вошел через кухонную дверь. Робина, в большом фартуке, что-то мыла. Он извинился, что так ворвался в кухню, и предложил выйти обратно и направиться к парадной двери. Робина ответила с строгостью, вызвавшей мое изумление, что архитектору, лучше чем кому-нибудь, должна быть известна разница между передним и задним фасадом дома, но высказала предположение, что молодость и неопытность могут всегда служить извинением глупости. Я не могу постигнуть причину такой досады Робины. Всего несколько дней тому назад она объяснила Веронике, что работа возвышает женщину.
В прежние времена дамы — самые знатные — гордились своим умением исполнять домашние обязанности, а не стыдились того. Теперь я напомнил об этом Робине. Она ответила, что в старинные времена юнцы, называющие себя архитекторами, не врывались в дома через черный ход, не постучавшись, или постучавшись так тихо, что никто не мог слышать.
Робина вытерла руки о полотенце за дверью и провела посетителя в приемную, где холодно доложила о нем, как о «молодом человеке, занимающемся у архитектора». Он объяснил — очень скромно, — что он собственно не один из служащих у господ Спрейтов, но сам также архитектор и младший компаньон фирмы.
Для удостоверения он подал свою визитную карточку, где значилось «Мистер Арчибальд Т. Бьют, архитектор». Собственно говоря, все это бы было излишне. Через дверь я, конечно, слышал каждое слово. Старик Спрейт сообщил мне о намерении прислать ко мне одного из своих наиболее способных помощников, который мог бы вполне посвятить себя моей работе. Я уладил дело, представив молодого человека формально Робине. Они поклонились друг другу довольно холодно. Робина попросила извинения, что вернется к работе, на что Бьют ответил, что «очень приятно», и он ничего не имеет против. Как я старался объяснить Робине, молодой человек конфузился. Он, очевидно, хотел сказать, что очень рад знакомству с нею, а не желанию ее вернуться в кухню. Но Робина, видимо, почувствовала к нему антипатию.
Я предложил ему сигару, и мы направились к нашему дому. Он лежит ровно в миле от коттеджа, за лесом.
Я открыл скоро одну хорошую черту в своем спутнике: он умен, хотя и не всезнайка.
К стыду своему, должен сознаться, что молодой человек, все знающий, приводит меня в смущение. Это очевидное доказательство моей собственной умственной ограниченности. Умственно разносторонний человек ищет общества людей, стоящих выше его. Он желает идти вперед, учиться. Если бы я любил знание, как его следует любить, я бы окружил себя исключительно молодежью. Бывал у нас один приятель Дика. Одно время я, кажется, возбуждал в нем надежды; я это чувствовал. Но он был слишком нетерпелив. Он желал подвинуть меня слишком быстро.
Надо же принимать во внимание индивидуальные способности. Прослушав его час-другой, я чувствовал, что мысли у меня начинают путаться. Я ничего не мог с собой поделать. До меня доносился беззаботный смех неученых джентльменов и леди с крокетной площадки или из бильярдной, и у меня являлось желание присоединиться к ним. По временам я пытался бороться против своих низменных инстинктов.
Что знают эти господа? Чему они могут научить меня? Но все же чаще всего я не мог устоять против искушения. Случалось даже, что я вставал и внезапно уходил от своего просветителя.
Во время нашей прогулки я рассуждал с Бьютом об архитектуре домов вообще. Он сказал, что может определить в современной архитектуре домов тенденцию к угловатости. Английская публика желает жить по углам. Одна дама, для мужа которой его фирма строила дом в Сэррее, поставила ему задачу в этом роде. Она согласилась, что дом очень мил: ни в одном сэррейском доме нет столько углов, а это значило очень много. Но она не предвидела, как в будущем ей разместить детей. До сих пор она наказывала их при случае, ставя в угол; стыд такого наказания всегда оказывал благотворное влияние на них. Но в новом здании углам отведено первое место. В угол помещают самого почетного гостя.
У отца — угол, принадлежащий исключительно ему, где высоко над его головой помещается замысловатого устройства шкаф, в котором, добравшись туда с помощью приставной лестницы, он может прятать свои трубки и табак, благодаря чему постепенно отучится от курения. У матери есть также свой уголок, где стоит прялка на тот случай, если ей вздумается приняться за тканье простынь и белья. Тут же приделана полка для книг с тринадцатью томами, расположенных в наклонном положении, чтобы все имело естественный вид; последняя книга поддерживается под углом в сорок пять градусов пивной кружкой старинного синего китайского фарфора. Дотрагиваться до книг не полагается, потому что это нарушило бы их расположение.
Да кроме того, разбирая их, нетрудно было бы опрокинуть кружку.
