в зрелище человека, запертого в ящике? Почему все должны хохотать, когда спрашивают булку? Люди ежедневно покупают булки — на станциях, в ресторанах и в булочных. В чем шутка? Что в этом смешного?
Если бы я мог предвидеть, я бы знал вперед, что в этот день я буду недоволен. Вместо того, чтобы взять билет на пантомиму, я бы пошел слушать лекции о египетских изделиях, которую читал один из моих друзей в Лондонской библиотеке.
Дети могли бы «зондировать» родителей, предупреждая друг друга, что с отцом надо держать «ухо востро», а мать бранится. Сами дети могли бы следить за барометром. Я помню дождливый день на даче под Рождество. Между нами находится член парламента, человек веселый, любивший детей. Находя, что детям скучно сидеть в детской взаперти, он вывернул наизнанку шубу и представлял медведя. Он ползал на коленях, рычал; дети, сидя на диване, смотрели на него. Но им это не казалось смешным, он и сам это вскоре заметил. Думая, что медведи надоели детям, он вообразил, что вид кита их позабавит. Опрокинув стол и усадив в него детей, он им объяснил, что они должны изображать матросов, потерпевших кораблекрушение. Что им угрожает нападение кита, который может опрокинуть их лодку. Накрыв простыней деревянную вешалку, изображавшую ледяную гору, он завернулся в макинтош и, ползая по полу, ударяясь головой о стол и предупреждая их об опасности. Дети оставались молчаливыми зрителями. Младший подал мысль, вооружившись вилкой, употребить ее вместо гарпуна, но эта выдумка не встретила сочувствия; предложение было отклонено по несогласию кита. Затем член парламента забрался на буфет, объявив, что он представляет собою орангутанга. Дети видели, как он нечаянно разбил миску. Тогда старший мальчик, выступив на средину комнаты, поднял руку. Член парламента, желая его выслушать, уселся на полке.
— Извините, сэр, — сказал мальчик, — нам очень жаль. Вы очень добры. Но мы сегодня больше не желаем видеть диких зверей.
Член парламента пригласил их в гостиную, где играла музыка. Детям позволили петь гимны. На другой день они пришли сами и просили члена парламента повторить игру с дикими зверями; но ему не было времени, он был занят письмами.
Пьеска всем понравилась. Викарий уверял, что он где-то видел эту пьесу ранее, но это невероятно. Автора многократно вызывали, причем за кулисами происходили пререкания. Наконец появилась вся труппа с Вероникой в середине. Я вижу в ней задатки первоклассной актрисы.
В следующей пьесе, моего сочинения, Робина и Бьют играли роль новобрачных, которые не знают, как приняться за ссору. Мне всегда казалось, что люди гораздо лучше ссорятся на сцене, чем в действительности. На сцене человек, решившись затеять ссору, входит и запирает дверь, он закуривает папиросу; если же он член общества трезвости, то наливает себе стакан содовой воды с вином. В это время его жена хранит глубокое молчание. Очевидно, он собирается ей сказать нечто неприятное, а болтовня может его рассеять. Пока он готовится к объяснению, она пробегает страницы нового романа или тихо ударяет но клавишам. Он переходит к вопросу с спокойствием человека, свободно распоряжающегося своим временем.
Она слушает его с напряженным вниманием, не думая ему противоречить, боясь прервать нить его мыслей. Она ограничивается краткими заключениями в таком роде: «Хорошо. Ты так думаешь. Положим, что все это так». Вставляя эти слова только тогда, когда он останавливается, чтобы перевести дыхание. И изредка укоризненно просит продолжать. Он продолжает. Наконец, когда он намеревается покончить свою речь, она обращается к нему, как партнер в игре, со словами: «Все ли ты сказал? Нет ли чего еще?» Иногда этим дело не кончается, и он самое лучшее приберегает к концу.
— Нет, — отвечает он, — это еще не все. Остается еще кое-что.
Этого для нее достаточно. Больше ей и знать не надо. Она предложила вопрос на всякий случай. Если вопрос не исчерпан, жена усаживается в кресло и приготовляется слушать. Когда он высказался, она встает в свою очередь.
— Я терпеливо вас выслушала, — заявляет она.
(Сам черт этого бы не мог отрицать. Слова
— Теперь, — продолжает она, повышая голос, — выслушайте вы меня.
Господин, в роли супруга, вежливо кланяется, немного натянуто, приготовляясь исполнить с достоинством роль ответчика. Чтоб подчеркнуть перемену их положений, дама переходит на ту сторону сцены, где он находился ранее, тогда как он, в то же время, переходит на противоположный конец комнаты. Затем мы выслушиваем всю историю с ее точки зрения. На этот раз джентльмен хранит молчание, не желая мешать даме высказаться. В конце побеждает тот, кто был прав. В действительности все дело кончается более или менее бурно. На сцене никогда. Если правда на стороне мужа, его голос, постепенно повышаясь, раздается торжественно по всему дому. Дама, убедившись в своей вине, удивляется, как она не поняла этого раньше, благодарит за урок и просит прощения. Если же, с другой стороны, вина на стороне мужа, дама займет место на средине сцены, а несчастный муж, чувствуя свое унижение, постарается исчезнуть под стол. В действительности же дело происходит немного иначе. На деле спор ведется несистематично. Нет ни порядка, ни определенного плана. В действительности ссора ведется как попало и в результате кончается ничем. Муж, занятый своим бритьем поутру, решается все высказать и покончить это дело. «Он знает наперед, что будет говорить. Он сам себе все повторяет в течение дня, решая сказать одно раньше, другое позднее. Ему кажется, что это займет не более четверти часа. Он еще успеет одеться к обеду.
Когда все кончено, оказывается, что на это потребовалось времени гораздо больше. К тому же он почти ничего не сказал. Дело не ладилось с самого начала. Он вошел в комнату, затворяя за собою дверь. Дальше дело не пошло. Папиросы он не закуривал. За фотографией на камине должна была находиться коробочка спичек. Конечно, ее не оказалось. Жена выходит из себя, вспоминая, что про спички говорилось сотни раз прежде. Она обвиняет его в том, что он похищает собственные спички.
Целых пять минут продолжается спор между ними, а затем они ссорятся еще десять минут из-за того, что муж сказал, будто женщины не понимают, что такое юмор, а жена пристала к нему, откуда он это знает. После того она подсчитала последнюю четверть счета за электричество и какими-то таинственными путями разговор коснулся вечера в хоккей-клубе. Муж уверял, что он в эту ночь вернулся домой не позже обыкновенного, и ему только что удается снова перейти к интересовавшему его предмету, как в комнату ворвалась простоволосая служанка от соседей с просьбой одолжить камертон. Конечно, камертон оказалось найти не так-то легко, и, когда она ушла, разговор пришлось начать снова.
Это взяло больше полутора часа, и чтоб билеты в театр не пропали даром, пришлось отправиться без обеда. Вопрос о спичках так и остался открытым.
Мне пришло в голову, что с помощью драмы можно доказать, как легко внести улучшение в домашние ссоры. И я написал пьеску, которую сыграли. Адольфус Гудбоди, достойный молодой человек, глубоко привязанный к жене, тем не менее, чувствует, что обеды, которыми она его кормит, постоянно угрожают его пищеварению. Он решается, во что бы то ни стало, добиться изменения. Эльвира Гудбоди, прелестное существо, искренне любящая своего мужа, тем не менее способна иногда
Супруги поспешно стараются скрыть следы душевного разлада, которым насыщен воздух, но им не
