— Так продай их к чертовой бабушке и отправляйся в Москву. Не для того я брала тебя с собой, чтобы ты лазила по всяким “малинам” и подглядывала за тремя подонками, которые “валят” четвертого. На реализацию гераней — три дня, — заключила она и с чувством исполненного долга потянулась за бутылкой.
— Завтра дашь мне машину, — напомнила я Катерине.
— Дам, — нехотя ответила она.
— Вот и прекрасно, — подытожила Иванова и, озорно обведя компанию глазами, гаркнула во все горло:
— Ефим Борисыч! Запе-вай!
— Студент студента фибулей ударил по мандибуле! — жизнерадостно заблеял Ефим Борисыч.
“Боже! Что здесь твориться! — подумала я. — Просто вертеп какой-то, а в нем шабаш. Иванова самая главная ведьма. А Моргун…”
Признаться, не ожидала от него такого изощренного мата. Что такое мандибула я постеснялась спросить, а вот насчет фибули поинтересовалась у Ивановой, шепотом и с укором.
— Кретинка! — заржала она. — Фибуля — малая берцовая кость, а мандибула — нижняя челюсть, а совсем не то, что ты подумала.
Мне стало ясно, что на самом деле произошло между студентами.
Глава 6
Рано утром Иванова растолкала меня и сунула под нос чашку с блюдцем.
— Твой кофе, — сердито буркнула она, поправляя берет и одергивая тесный плащ, дореволюционного фасона.
— Ты куда? — сквозь сон спросила я, тараща глаза и пытаясь вернуть ясность мысли.
— На кафедру, — гаркнула Иванова и выбежала из комнаты.
Я выглянула в приоткрытое окно. Там Виктор уже выводил со двора свой фургон. Иванова, как козочка, прямо на ходу запрыгнула на переднее сиденье и громогласно рявкнула “трогай”. Даже стекла в окнах задрожали.
Катерина, зябко кутаясь в пуховый платок, шла за ними и трогательно махала рукой. Когда машина скрылась из вида, она зевнула, лениво посмотрела на окна дома и, наконец, заметила меня.
— Холод собачий, — сообщила она, кивнув головой в сторону веранды. — Даже не верится, что вчера сидели в купальниках. Может не поедешь? Масючка не обидится. Глянь, небо опять заволокло.
— Лучше скажи куда вы дели этого старого козла? — вместо ответа спросила я.
— Какого козла? — изумилась Катерина.
— Да Моргуна, будь он не ладен.
— Моргун еще не проморгался, спит в столовой. Виктор заедет за ним позже.
— Могу и сама отвезти старикашку, — предложила я, думая, что такое положение вещей мне на руку.
Должна же я кого-то расспросить про дачи. Катерину вряд ли возможно. Она быстро смекнет что к чему и сразу доложит Ивановой, а Моргуну, как любому мужчине, гораздо проще запарить мозги.
— Вези, коли не лень, — почесываясь и зевая, согласилась Катерина. — Виктору меньше заботы.
Так и поступили. Наспех позавтракав на кухне, я выкатила из гаража “Хонду” и отправилась загружать в багажник Масючкины герани. Катерина тем временем должна была растолкать Моргуна, и придать ему вид, достойный его кафедры.
Пока Масючка грузила герани, я страдала. Мучительно хотелось расспросить ее про дачи, но образ вездесущей Катерины витал надо мной. Сознавая опасность, я держалась изо всех сил, уповая на Моргуна.
Моргун, когда я въехала во двор, уже стоял на веранде и, качаясь, держался за портфель. Он всеми силами пытался достичь благопристойности, но недостаток трезвости сильно мешал.
— Сонечка, вы только не быстро, — вместо приветствия промямлил он, усаживаясь на переднее сиденье, — мне что-то нехорошо.
Смущенно помолчал, подумал и виновато добавил: — Давление… и возраст.
“Давление! Возраст! — внутренне возмутилась я. — Дай Бог мне, в моем цветущем возрасте и с моим завидным давлением, так пить и остаться живой!”
Но ничего не поделаешь, пришлось ехать медленно, как ни хотелось мне быстрей отправиться на поиски вчерашнего дома. По дороге выяснилось, что Моргун не пригоден ни к чему, кроме как охать и стонать. На все мои вопросы он впадал в глубокую задумчивость, плавно переходящую в храп. Когда же мне удавалось его разбудить, несчастный тут же принимался охать и стонать. При этом его трясло мелкой дрожью. Просто алкоголик какой-то. Естественно, доверительного разговора о дачах не получилось, а без этого разговора Моргун был просто обуза.
Короче, не взирая на все регалии Моргуна, я не повезла этого абстинента в мединститут, а высадила его где Бог на душу положил: в трех шагах от Марусиной портнихи.
Именно оттуда еще вчера вознамерилась я начать свои поиски, но очень скоро была разочарована. Словно кто заколдовал меня: сколько бы раз не возвращалась в исходную точку, всегда следовала одним и тем же маршрутом, ведущим к напичканной злачными местами трассе. Перед глазами мелькали какие-то шашлычные, вещевые рынки, забегаловки, кафе, ресторанчики. Куда ни глянь, везде приглашают выпить. Там “У Миши”, тут “У Ксюши”, через три метра “У Максима”. Просто Монмартр какой-то. На казачий лад.
Чуть дальше были и дачи, но совсем не те, которыми я любовалась накануне, а значительно проще и скромней. И что удивительно, с той “заговоренной” трассы я без всякого труда возвращалась к воротам портнихи, о чем вчера и мечтать не могла.
“Нет, так дело не пойдет, — подумала я после очередного “заезда”. — Какой смысл путешествовать по всем правилам дорожного движения? Эти маршруты теперь я знаю наизусть, и все они ведут на уже обрыднувшую трассу. Надо нарушать.”
И я начала нарушать. Не было на моем пути ни одного дорожного знака, которому бы я подчинилась. Где проезд запрещен, туда и направляла “Хонду”, где одностороннее движение, там и пристраивалась вторым рядом против потока машин. Казалось, что я проехала через весь город и должна бы очутиться в стороне совершенно противоположной от той злополучной трассы, каково же было мое удивление, когда вновь замелькали знакомые забегаловки, кафе и ресторанчики. Просто рок какой-то.
Я едва не заплакала от досады. Пришлось остановиться и дотошно расспросить местное население. Мне объяснили, что город буквально окружен дачами и садовыми участками, а на мои описания только разводили руками:
— Такого здесь пруд пруди.
От ярости во мне проснулось чувство голода. Выбрав ресторанчик поприличней, я припарковала автомобиль и уже собралась зайти пообедать, но вдруг услышала за своей спиной:
— Соня! Соня!
Оглянувшись, обмерла: отпаднейшие высокие сапоги белого цвета стремительно двигали на меня кожаный белый плащ потрясной элегантности. Весь этот шик венчала белая широкополая шляпа с черной велюровой лентой. И все это не на мне. Вот так получают инфаркты!
Раздраженная пошлостью роскоши, я хотела удалиться со всем возможным достоинством, но не успела сделать и двух шагов.
— Соня! Ну Соня! — вновь раздалось у меня за спиной. В голосе уже слышалась нетерпеливая досада.
Оглянувшись вторично, я наткнулась на те же сапоги, шляпу и плащ, только на этот раз среди них я обнаружила свою давнюю подругу Власову Татьяну. Кто знал ее юной, тот поймет мое удивление.
— Тата, глаза видят, а разум не верит. Неужели это ты? — воскликнула я, вновь совершая взглядом “вояж” по сапогам, плащу и шляпе.
— Неужели я так изменилась, — с легкой обидой ответила Тата, подставляя щеку для традиционного поцелуя.
— Ты в прекрасной форме и не изменилась совсем. Такая же, как и двадцать лет назад!
Тата, видимо, сочла, что последние слова некстати. Ее наряд был юн и выглядел не старше двадцати пяти, и она всей душой желала ему соответствовать.
