остом они обогнули мыс Сан-Антонио, вошли в Юкатанский пролив и направились на юго-запад, к Барранкилье, чтобы взять нейтральный груз красного дерева и палисандра и заодно, но не случайно – важного британского подданного. Оттуда они взяли курс на северо-восток, прошли под Каймановыми островами и повернули на север в Наветренный пролив и дальше, через Кайкос, вошли в Гольфстрим, который поможет им дойти до Англии.
У себя в каюте старик время от времени рявкал команды Асгарду и неутомимо школил Тристана. Они несли двойные вахты и, чтобы не уснуть, пили ямайский кофе. За месяц из сознания Тристана стерлось все – оно занято было только перевариванием шестидесятилетнего дедова опыта: сон его тревожили фронтальные шквалы, перетершиеся швартовы, треснувшие мачты, странные гигантские волны, набегающие иногда зимой в районе Мадагаскара. Приближаясь к южному побережью Англии, они не увидели никаких признаков немецкой блокады. К Фалмуту подошли ночью, и на берегу их встретила британская разведка. Это была последняя гавань старого моряка, и той ночью, поддерживаемый Тристаном и женой, полвека подсчитывавшей его возвращения, он навсегда слег в постель. Он был почти весел, когда взял ее за руку и сказал, что вернулся домой окончательно.
На следующий день Тристана инструктировал офицер, в прошлом управляющий фабрикой в Центральных графствах. Он был почтителен, налил Тристану выпить и нервно листал папку. Потом попросил Тристана, если он не против, показать, как с человека снимают скальп: в юности он прочел много литературы об американском Западе, но ни один из авторов не описывал технику этого дела, а ему любопытно. Тристан молча провел ребром ладони под мыском волос на лбу, а потом быстрым движением изобразил срывание кожи. В нем проснулось обычно дремлющее чувство юмора, и он сказал, что надо подождать, когда человек умрет или почти умрет – в зависимости от степени твоей неприязни, и что обезглавленного нельзя оскальпировать – нужен хороший упор. Офицер признательно кивал, а потом они опять перешли к делу. Завтра утром шхуну предстоит загрузить ящиками, на которых будет надпись: 'Мясные консервы', а на самом деле внутри – новейшее оружие. Оно направляется в Малинди на кенийском побережье для британских войск, ввиду ожидаемого столкновения с немцами у форта Икомо в Танганьике. На нынешнем, сравнительно раннем этапе войны осложнений с немцами быть не должно, поскольку они идут под американским флагом, но ситуация может измениться мгновенно, и, если их атакуют, Тристан должен затопить шхуну. Если же при подходе к Кении они столкнутся с небольшими силами, в целях обороны можно использовать предназначенный для Найроби ящик с охотничьими винтовками и ружьями, и он должен подготовить команду к такому повороту событий.
Вторую половину дня Тристан просидел у постели деда, дожидаясь полуночи, когда ему надо было идти в порт. Пока старик спал, он написал Сюзанне и отцу, что выполняет правительственное задание, – он не догадывался, что его письма будет читать цензура и что весь день за ним следил офицер разведки, переодетый рыбаком. Когда писал, на него накатило сентиментальное чувство, словно его судьба уже не была столько неотчуждаемо личной и погребенной в нем самом. Он воображал отца и Декера, спорящих о родственном спаривании, и мать в гостиной, слушающую 'Саvalleria Rusticana'[10] на граммофоне. Он видел Сюзанну: вот она утром садится в постели, потягивается, худенькая, подходит к окну, чтобы посмотреть, какая погода в горах; потом возвращается на кровать и долго смотрит на него, ничего не говоря.
Некоторые самые странные наши поступки как раз больше всего предопределяются характером: тайные желания остаются слабыми фантазиями, если не пропитывают волю, достаточно сильную, чтобы их осуществить. Конечно, 'волю' никто не видел, и, возможно, она лишь расхожая абстракция, плоское слово, нуждающееся в тысяче определений. В то утро, после безмолвного, при свете лампы, завтрака с бабушкой – она дала ему Библию, завернутую в собственноручно связанный свитер из непропитанной шерсти, – когда Тристан отплыл в Африку, он воплотил в жизнь ряд неизбежностей. На уроках географии в шестом классе деревенской школы родилась мечта поехать в Африку – не охотиться, потому что Удар Ножа внушил ему гораздо более благородное и функциональное понятие об охоте, нежели убийство животных ради ублажения своего эго, а только чтобы увидеть ее, обонять, почувствовать ее и узнать, насколько она совпадает с его фантазиями – фантазиями помешанного на картах ребенка. Другая навязчивая идея возникла после рассказов отца о том, как в молодости он несколько раз ходил в короткие плавания со своим отцом – однажды летом в Гетеборг, другой раз в Бордо, и видел, как кит выскакивал из воды в Северном море. С детства умелый наездник, Тристан увидел однажды во сне шхуну как гигантскую морскую лошадь, скачущую по пенным гребням, встающую на дыбы перед валами. И было невысказанное, необдуманное, ни на чем не основанное чувство, что время и простор откроют ему, почему погиб Сэмюел.
За неделю холодных свежих ветров они дошли до мыса Святого Винсента, обогнули его и направились на юго-восток к Гибралтару. Асгард подсчитал, что они покрывали сто пятьдесят морских миль в сутки – отличная скорость, но она спадет, когда войдут в Средиземное море. Дважды они убирали паруса, чтобы поупражняться в стрельбе. Тристан открыл ящик и с радостью обнаружил в нем семь винтовок 'Холланд и Холланд' разных калибров, в том числе 'слоновую', и четыре ружья. Но море разгулялось, зыбь почти не позволяла прицелиться в бутылку за кормой. Удавалось это только Тристану и одному кубинцу – как выяснилось впоследствии, беглому мексиканцу. Асгард, мирный датчанин, зажмуривал глаза, нажимая на спуск, другой кубинец без конца смеялся, а третий был серьезен и напряжен, но неопытен.
Через полтора дня, ранним вечером на траверзе Альборана немецкий миноносец просигналил им взять рифы и лечь в дрейф, но шквал и сгустившийся сумрак позволили шхуне ускользнуть. Для безопасности Асгард предложил идти вдоль берегов Алжира и Туниса, а дальше все будет спокойно, по крайней мере, пока не выйдут в Индийский океан. Он оказался прав, но Тристан нервничал и не мог уснуть, когда они три дня штилевали у ливийского побережья. Вопреки приказам, они зашли в Иерапетру на Крите, чтобы взять свежей воды и заменить подсоленную провизию. На набережной хозяин лавки, явный немец, украдкой присматривался к ним, и мексиканец предложил перерезать ему глотку. Команде не сообщили об истинном задании, но никто не верил, что ящики в трюме содержат мясные консервы. И, к огорчению Асгарда. Тристан начисто отбросил корабельные формальности, отделяющие капитана от матросов, – формальности, которые ненавидел и издевательски нарушал в армии. Он ел с матросами, иногда стряпал, играл с ними в карты и стал брать уроки игры на гитаре у особенно застенчивого и молчаливого кубинца, который называл его
Шхуна прибыла в Порт-Саид на заре и беспрепятственно вошла в Суэцкий канал. Только Тристан и Асгард страдали от чрезвычайной жары в Карибском море. Жара немного ослабла, когда прошли Баб-эль- Мандебский пролив, и в Аденском заливе задули сильные южные ветры Индийского океана. Через две недели они добрались до Малинди, где выяснилось, что рандеву перенесено на юг, в Момбасу, – еще два дня хода. Тристан настолько расстроился, что уже мечтал о встрече с немецкой канонеркой, но выгрузка прошла благополучно. Британский офицер сказал, что на ближайшее время у них нет никаких дальнейших обязательств с связи с частичным вознаграждением за опасность их плавания. Он сказал, что, со своей стороны, порекомендует представить его к награде; услышав это, Тристан омрачился и вышел из кабинета. Асгард уже бывал в Момбасе и отпуск на берегу проводил с вдовой-француженкой, так что Тристан с двумя кубинцами и мексиканцем сели в новый поезд до Найроби, где три дня пили и блудили до изнеможения. Тристан договорился доставить в Сингапур груз слоновой кости и поддельной слоновой кости из рогов носорога, считавшихся у китайцев афродизиаком. В Найроби он покурил опиум, и ему даже понравилось это дремотное состояние без мыслей. По дороге обратно в порт, когда паровоз забирал уголь и воду, Тристан сфотографировался с головой носорога на коленях. Он заплатил обтрепанному, снившемуся фотографу-
