похожее на сарай. Я попыталась сопротивляться, но они с непонятной целью привязали меня к массивному стулу и ушли, закрыв дверь. Оставалось только кричать, что я тут же и сделала. Свой ор пересыпала ругательствами, в чем совершенства еще не достигла, зато имела возможность тренироваться. Я пользовалась этой возможностью на всю катушку, радуясь, что в мою глотку не вставили кляп.
Орала я громко, но абсолютно напрасно. Никто в сарай не пришел, а голос постепенно осип. Другого оружия я не имела и пригорюнилась. Было неуютно на стуле, ужасно хотелось пить, есть и мучило любопытство. Неудержимо хотелось знать, сколько еще придется сидеть в этом сарае.
Меня терзали подозрения, что урод и стюардесса уже не вернутся. Следовательно, рассчитывать приходилось на совершенно незнакомых людей. Всей душой я стремилась к той встрече и прикидывала, что могу для нее предпринять. Возможности были весьма ограничены. Впервые в жизни я пожалела: «Отвратительно, что я стройна. Имей я вес подруги Гануси, через несколько дней похудела бы от голода и спокойно вылезла из веревок».
Правда, Гануся всех убеждала, что голодом невозможно уменьшить объем, но, говорят, в концлагерях толстые не водились. Поскольку голод мне ничем не был полезен, я решила не голодать, а выбираться на волю. Хорошенько раскачавшись на стуле, я рухнула на солому. Теперь я стояла на четвереньках и была способна к легкому передвижению.
Впрочем, «легкому» — неверное слово. Пробовали ли вы передвигаться на четвереньках со стулом на заднице? Если не пробовали, и не пытайтесь. Неудобно, сложно и зверски больно. Начнем с того, что ножки этого стула (будь он неладен!) здорово тормозят продвижение, а перекладина норовит перерезать икры моих, вполне сносных, ног. Но самое неприятное: нет возможности пользоваться руками, в результате чего подбородок скользит по соломе. И вообще, чумовое занятие — глупое и бесполезное.
Не говоря уж о том, что сохранять женственность с привязанным к заднице стулом практически невозможно, впрочем, как и грацию и изящество. Но что было делать? Я приличная девушка: непристойных поз не терплю даже в постели, но надо же было как-то добраться до проклятой двери. Поэтому, презрев все условности, я упрямо ползла.
Вскоре выяснилось, что ползти таким образом гораздо трудней, чем казалось вначале: через каких- нибудь восемь метров я замертво рухнула, уткнувшись лицом в солому, и окончательно заленилась.
Жуя солому, я горевала: «Видел бы Коля меня в такой позе. Не думаю, что я привлекательна, впрочем, как знать? Может, Коля был бы другого мнения…»
Воспоминания о Коле подействовали на меня тонизирующе. Я ощутила прилив новых сил и поползла. Дверь оказалась не заперта — я узнала об этом, толкнув ее лбом. Но куда мне ползти? Кругом, куда ни глянь, лишь трава. К сожалению, в своей позе я могла наблюдать только линию горизонта, а как хотелось окинуть глазом просторы Франции!
И не только просторы. Возникла потребность вернуть стул в исходное положение и осмотреться, нет ли жилых построек. После нескольких бесплодных попыток выяснилось, что подобная процедура абсурдна: стул категорически не желал становиться на свои ноги — он уже привык рассчитывать на мои и не собирался менять привычки. Пришлось ползти наугад.
По счастью, мои экзерсисы со стулом растянули веревку: она чуть сползла и заняла более удобное для меня положение. Руки получили свободу: еще не такую, чтобы я могла с их помощью освободиться, но достаточную для увеличения скорости передвижения.
Я долго ползла, презрев боль в коленях и прочие неудобства. А неудобств было, как любит выражаться Гануся, «ну, е-мое, зашибись!». К вышеупомянутым коленям, которые стерлись до крови, могу прибавить вывихнутые, тоже избитые в кровь руки. И подбородок со щеками выглядели плачевно, не говоря уж о шее, которая не оправилась до сих пор.
«Как бездарно провожу время во Франции», — вдобавок ко всему невыносимо страдала я.
Все чаще и чаще на меня нападала лень. Хотелось принять удобную позу и заснуть, но я точно знала, что голод этого не позволит. Есть хотелось так сильно, что я порой принималась щипать густую траву.
Кроме боли, злости и раздражения одолевало удивление. Удивляло многое. Особенно, почему я так долго ползу и все еще во Франции, а не в Сахаре? Ведь любая из наших родных областей размером легко может соперничать с этой страной, а я все ползу. И нет никого на пути. Вымерли, что ли, французы?
Рассвет я встретила, спускаясь с пригорка, который сделал мое продвижение со стулом на заднице особо мучительным. Было невыносимо больно ползти. Плюнула бы давно на эту затею и легла бы на бок спокойно себе умирать, кабы не мучитель надежда. Ничто не доставляет человеку по жизни столько мучений, как чертова эта надежда! Надежда — наш палач и сатрап! Разболталась веревка, руки мои освободились еще больше, и теперь, опираясь на них, я гораздо реже билась подбородком о землю. Это одновременно и дало мне надежду, что доберусь до людей, и обрекло на мучения. Я ползла.
Не могу описать своей радости, когда вдали показалась дорога. Это явно не была оживленная трасса, но и по слабенькому шоссе вполне могла проехать машина.
«Пусть только появится, а я уж найду средства ее остановить», — чрезвычайно самоуверенно планировала я.
После мысли такой окончательно разленилась, даже на бок легла — насколько это было возможно, имея за спиной чертов стул.
Лежать пришлось долго. Солнце простилось с горизонтом и смело двигалось в центр небосвода. Назревала жара. Я все лежала.
Я была в трех шагах от отчаяния, когда услышала шум автомобиля. С невероятной прытью приняла я привычную позу и задвигалась на четвереньках так быстро, что поразилась сама. При особом желании это можно было даже бегом назвать. Бежала я на карачках, разумеется, но все же бежала.
Мелькнула ужасная мысль: видела бы все это моя изысканная бабуля!
Мысль сильно мешала делу, поэтому я от нее избавилась.
Таким образом бежала я вдоль дороги, изредка даже подпрыгивая и энергично совершая движения тем местом, к которому был привязан (родной уже) стул. Движения эти, по моему разумению, должны были сделать меня особо заметной. При этом я вопила так громко, как только могла. И вопила не что-нибудь, а гимн революционеров и Франции — Марсельезу. Правда, по-русски, но старательно и выразительно. Несмотря на то что голос мой осип и охрип, я иной раз брала столь высокие ноты, что вполне могла гордиться собой.
Если учесть, что ползла я в короткой юбчонке, похожей на набедренную повязку, то можно представить, с каким изумлением смотрели на меня проезжающие мимо французы! Правда, сначала они на высокой скорости пролетели мимо. Это повергло меня в такое отчаяние, что я, наплевав на боль в руках, ногах, шее и горле, заскакала со стулом на заднице с силой молодой гориллы. И звуки, которые я издавала, нетрудно представить, если речь зашла о горилле.
И еще! Ради полноты картины не стоит забывать о моих волосах. Длинные, цвета спелой пшеницы, они спутались и придавали мне экзотический вид. Думаю, все это изумительно сочеталось со стулом, сроднившимся с моей задницей, — слава богу, она единственная осталась цела. Кстати, орала я уже не одну Марсельезу, а и «мать вашу» и многое другое.
Наверняка это выглядело зрелищно, потому что французы, проскочившие далеко, не поленились развернуться и устремились ко мне. Когда они дружным семейством в составе пяти человек высыпали из дешевенького (для них) «Пежо», я как раз покончила с Марсельезой и перешла к русской народной песне «Ударили Сеню кастетом по умной его голове…» Я так увлекалась вокалом, что порой забывала о танце. Да-да, ко всему я еще и пританцовывала, но иногда пыталась филонить. Правда, всякий раз быстро спохватывалась и компенсировала недостаток движений довольно высокими (если не забывать про стул) прыжками.
Семейство было в восторге и разразилось дружными аплодисментами. Учуяв, что стою на верном пути, я грянула удалую «Гоп со смыком — это буду я». Опус удостоился продолжительных оваций. Я поняла, что понравилась им и могу обратиться с просьбой. Вот только не знала, каким образом разъяснить, что хочу избавиться от проклятой веревки, превратившей в сиамских близнецов нас со стулом. Из французского помнила я лишь «о-ля-ля» и «па-де-де». Кстати, последнее весьма символично для нас со стулом, ведь па- де-де в буквальном переводе с французского — танец вдвоем. Пришлось заменить количеством качество: я произнесла то, что знала, но несколько раз подряд — для убедительности. И снова сорвала овации. Семейство, чувствовалось, неплохо проводит время.
