А-а, это Амилкар Деис из Флоренции, служащий нефтеперегонного завода. Он должен был вернуться в город 31 августа из Сирате, горного селения, расположенного на высоте тысяча метров. Но не вернулся, и о нем нет никаких вестей. В Сирате его звали синьор Деис, ему прямо домой приносили кувшины с парным молоком, мальчишки наперебой искали в пыли брошенные им никелевые монетки, и даже солнце заходило только для него.
Полиция сообщила, что Амилкар Деис выехал из Сирате, но у ворот города остановился. Ему страшно: хозяин никогда не принесет ему кувшина с молоком, никто не снимет перед ним почтительно шляпу. Что теперь делать бедняге Амилкару? Вернуться в Сирате он не может — не осталось у него больше монеток для мальчишек и для старушки, которая приносила ему из долины газету.
Амилкар Деис несколько дней бродил вокруг города, потом исчез, и следы его затерялись.
Каждый год после летнего отдыха появляются новые жертвы. В прошлом году ею стал Альфонсо Тьери из Мачераты, еще раньше, в 35-м, — Паоло Ренси из Озимо, в этом году — Амилкар Деис. Давайте отменим летний отдых, который делает людей бродягами, наивными мечтателями, отменим летний отдых, друзья мои!
Письма
К Сальваторе Квазимодо
Адресую это письмецо тебе, ведь, насколько мне известно, ты получил недавно прибавку к жалованью…
Продолжаю свои статистические изыскания. Я установил, что семьдесят процентов всех ссор между старыми друзьями вызваны повышением жалованья. Люди, которые уважают друг друга и готовы в огонь и в воду ради товарища, внезапно меняются, и на смену взаимной привязанности приходят презрение и ненависть. Это случается всякий раз, когда один из двоих начинает получать высокое жалованье. Обычно жалованье до трех тысяч лир в месяц не приводит к разрыву, а вызывает лишь легкие недомолвки. Жалованье от трех до пяти тысяч уже становится источником серьезного раздора, но примирение еще возможно. От пяти до десяти тысяч — приводит к обмену жесточайшими оскорблениями. А вот после десяти тысяч происходит нечто странное: вместо того, чтобы возрасти, что, казалось бы, логично, раздоры прекращаются. При жалованье же свыше двадцати тысяч у одного из друзей наблюдаются даже случаи преклонения и рабской услужливости по отношению к преуспевшему.
Как же остановить на первой стадии это отрицательное социальное явление?
Увы, даже деньги, заработанные в поте лица, не спасают от вышеназванных вредоносных последствий.
Я видел, как один служащий мчался домой, чтобы сообщить радостную весть — ему повысили жалованье. Он несся, пританцовывая на бегу, и пел.
— На сколько повысили, на сколько? — спрашивали его соседи.
— Миллион, — отвечал он, — буду получать миллион в месяц.
Все глядели ему вслед злыми глазами и медленно, с тоской закрывали окна. Никто даже не заметил, что этот служащий сошел с ума.
К Антонио Бальдини
Мы встретились в прошлом месяце под ласковым небом Монтекатини. Какой благодатный и поучительный уголок. Я напишу об этом роман, а Вы, надо думать, — немало тонких, музыкальных страниц.
Но сейчас пишу Вам, чтобы спросить, не омрачила ли Ваше пребывание там проблема чаевых — сложности с чаевыми, раздумья, порой тягостные, о чаевых? Не хотите ли Вы подписать вместе со мной письмо королю с просьбой ввести смертную казнь для тех, кто дает или берет чаевые? Нет, я вовсе не брежу, без подобных радикальных мер мы не уничтожим эту заразу. Страна может морально деградировать, если этот обычай будет процветать.
У меня мягкое сердце, я не решаюсь пройти мимо носильщика, чистильщика обуви, швейцара, мальчика-посыльного, официанта, директора гостиницы, не раздав монет — маленьких, средних, крупных. Все эти люди глядят на тебя с собачьей преданностью, преследуют тебя в коридорах гостиницы, виляя хвостом, тихонько скребутся в дверь твоего номера. «Добрый день», — говорят они. И ждут терпеливо, как змеи.
Ночью я не спал, прикидывая — три лиры для паренька, который открыл мне дверь телефонной кабины, многовато, а две лиры для женщины, которая почистила мне брюки, пожалуй, мало. Надо всегда иметь при себе много мелких монет, мучительно думал я. Я ворочался в постели с боку на бок, и передо мной возникали недовольные лица извозчиков, шоферов, красивые лица рыбаков и розовощекие — разносчиц воды, лица парикмахеров, билетеров, массажистов, банщиков, продавцов сигар и папирос, маленьких монахинь, неподвижно, точно статуи, стоявших на бульварах с жестяными коробочками для пожертвований.
— Дайте мне пинка, — взывали они хором, — сильнейшего пинка, обзовите меня как угодно, но вложите мне в руку серебряные монеты, и я подползу к вашим ногам.
Почему этому, а не тому?
У того вид честного человека.
А этот лжет, хотя кто его знает, может, и не лжет.
Со мной ничего не случится, если я дам на чай целых пять лир, зато он запрыгает от радости.
Он назвал меня «командор». Наглый льстец. Ведь он наверняка догадывается, что у меня нет титула командора. Но он ждет за свою лесть вознаграждения. Не могу же я его унизить отказом.
Одну лиру? Две? Полторы, одну и семьдесят?
О господи, сколько трудностей! Святой Франциск дарил все подряд, и у него не было этих проблем. Как ловко он их разрешил!
За день я дал на чай пятьдесят лир, и все чаевые были логичны, обдуманы заранее. Когда мы встречались, дорогой Бальдини, я не любовался конскими каштанами, а мучительно прикидывал: «Четыре лиры, пять лир?»
Мой сосед по номеру свалился с лестницы — он никогда не давал чаевых. Понимаете, свалился?
А другой постоялец, почтенный отец семейства, ночью бежал из гостиницы, преследуемый невысказанными проклятиями обслуги. Куда он исчез?
Согласитесь сами, только смертная казнь может положить конец этой драматической ситуации.
К сенатору Николе Пенде
Пишу Вам потому, что Вы поистине гениальны и столь же знамениты. Вы меня поймете.
Я тоже считаю, что узкая специализация в медицине была бы ошибкой. Надо знать ухо пациента и его ноготь, блеск глаз и волос — словом, открыть закон, управляющий всем организмом. Знать, как кровь омывает нос, колено, диафрагму, роговицу. Странно, что до сих пор нет специалистов по крови; по моему мнению, это не было бы узкой специализацией.
Я уже говорил: надо найти общий закон. Ваша наука, господин сенатор, должна стать более простой.
