вдоль побережья и натыкаюсь на радиостанции Ки-Уэста. Я узнаю английский, но он отличается от того языка, который я учил по учебникам абуэло Хорхе. Если посчастливится, я ловлю по воскресеньям вечером шоу Человека-волка Джека. Иногда мне самому хочется стать Человеком-волком, чтобы разговаривать с миллионом людей, со всеми сразу.
Дочери Шанго
К осени 1979 года Хорхе дель Пино все реже и реже разговаривает со своей дочерью во время ее ежевечернего возвращения из булочной домой. Он жалуется, что его энергия иссякает, и говорит, что время, которое он украл у смерти и забвения, подходит к концу. Его голос похрустывает, как яичная скорлупа, и Лурдес приходится останавливаться и замирать, чтобы расслышать его слова. Деревья и здания мешают восприятию, и Лурдес, чтобы поговорить с отцом, подыскивает тихие, открытые места – вымощенные известняком площади бруклинских новостроек, просторный газон перед почтой, дорогу к тому месту у реки, где утонул сын пуэрториканки Наварро.
– Сейчас я знаю не больше, чем при жизни, – говорит Хорхе дель Пино дочери. Сегодня первое ноября, уже почти стемнело, и он снова заговорил с ней загадками.
– О чем это ты? – спрашивает Лурдес.
– О том, что мы можем все видеть и понимать как при жизни, так и после смерти, но только, когда мы живы, у нас нет на это времени, или мысли заняты другим, или нет желания. Мы слишком торопимся в могилу.
– Сколько нам с тобой еще осталось, папа?
– Не могу сказать точно.
– Год? Месяц?
– Недолго.
Лурдес садится на скамейку и смотрит на реку. Тусклая, как металл, вода ничего не отражает. Только по ночам, когда светит луна, в реке мерцает ее свет, дробясь на множество тонких лучиков. Сейчас Лурдес ощущает только горечь. Отец снова умирает, и ее горе сильнее, чем в тот, первый раз.
– Спрашивай меня, hija. Я здесь.
– Почему ты уехал с Кубы, папа?
– Потому что болел. Ты ведь знаешь.
– Да, но зачем?
– Доктора на Кубе – просто мясники, у них нет опыта.
Лурдес ждет.
– И еще твоя мать. Я не мог ее видеть. Она снова влюбилась. Она думала только о революции. Я ничего не мог поделать, только есть себя поедом от злости.
– Ты любил ее? Ты любил маму? – робко спрашивает Лурдес. Остатки дневного света все еще клубятся в небе. Лурдес смотрит, как цвета смешиваются, распутываются, переливаются, словно птицы. Она думает, как они неповторимы и в то же время знакомы.
– Да, mi hija. Я ее любил.
– А она тебя любила?
– Мне кажется, да. По-своему.
– Я думала, ты навсегда меня покинул, – говорит Лурдес отцу, шагая по деревянному настилу Бруклинского моста. Стоит зимний воскресный день, такой ясный, что больно смотреть. Лурдес не слышала отца больше месяца.
Она наблюдает, как две чайки, кружась в воздухе, облетают пирс. Они летят в почти незаметной голубизне.
– Я больше не вернусь, – горестно отвечает отец.
Лурдес смотрит сквозь стальную решетку моста, почерневшую от выхлопных газов. Через удлиненный треугольник просвечивает ясная полоска облака. Чернота обрамляет его, подчеркивает.
– Я хотел рассказать тебе кое-что напоследок. О себе. О твоей матери. Чтобы ты поняла.
– Я уже и так знаю слишком много.
– Ты еще даже не начала понимать, Лурдес.
Хорхе дель Пино замолк на долгое время.
– Мать тебя любила, – наконец произносит он.
Перекрытия моста вибрируют от гула мчащихся внизу машин. Ниже по течению реки, по другому мосту едет поезд, издавая звуки, напоминающие звон цепи. Лурдес хочет остановить его, разглядеть лица в окнах, прежде чем они исчезнут в тоннеле на другой стороне моста.
– После того как мы поженились, я оставил ее с матерью и сестрой. Я знал, что с ней станет. Мне хотелось ее наказать. За того испанца. Я пытался убить ее, Лурдес. Хотел ее убить. Я уехал надолго, сразу после твоего рождения. Я хотел сломить ее, да простит меня Бог за это. Когда я вернулся, все было кончено. Она взяла тебя за ногу и отдала мне, заявив, что не вспомнит, как тебя зовут.
Лурдес провожает взглядом буксир, идущий в сторону моря. Похоже, он тянет за собой весь город. Ей становится трудно дышать.
– Я поместил ее в сумасшедший дом. Просил врачей, чтобы они заставили ее забыть. Ее лечили электрошоком. Пичкали пилюлями. Я навещал ее каждое воскресенье. Она говорила, чтобы я возвращался к своим электрическим метлам, и смеялась мне в лицо. Говорила, что геометрия подавляет природу. Завела там подругу, которая убила своего мужа, и я испугался. Руки у нее всегда были такими спокойными.
Хорхе дель Пино замолкает; его голос становится тише.
– Врачи сказали мне, что у нее слабое здоровье, что ей нужно жить у моря, чтобы полностью все забыть. Я купил ей пианино, такое же, какое было у ее тетки. Хотел, чтобы ее руки двигались. Мне было страшно, когда они спокойно лежали у нее на коленях, как будто угрожая мне. Я по-прежнему надолго уезжал, Лурдес. Не мог я выносить ее слабости, ее спокойного равнодушия. Я отнял тебя у нее, когда ты еще была в ней, ее частью. Я хотел, чтобы ты принадлежала только мне. И ты всегда была моей,
Лурдес встает и обходит безлюдную башню моста Она думает о том, как случайные жесты могут привести к тщательно продуманным решениям.
– Твоя мать любила тебя, – настойчиво повторяет Хорхе дель Пино.
– Она любила меня, – эхом отзывается Лурдес.
Краски на небе полиняли, и воздух кажется сухим, как песок. Лурдес чувствует его структуру кончиками пальцев. Все, похоже, распалось на составные части.
– И еще кое-что я должен тебе сказать, – говорит Хорхе дель Пино. – Твоя сестра умерла. Она умерла в печали. Она произносила твое имя и мое.
– Фелисия? Как же так?
– Ты должна поехать к ним.
– Я не могу вернуться. Это невозможно.
– Ты должна это сделать. Есть вещи, значение которых ты поймешь, только когда будешь там.
– Ты не понимаешь, – кричит Лурдес и поворачивается к налетевшему ветру. Она ощущает запах волос, смазанных бриллиантином, чувствует, как скребущее лезвие оставляет сеть шрамов у нее на животе.
– Я знаю о солдате, Лурдес. Знал все эти годы, – спокойно говорит ей отец. – Но твоя мать не знала, клянусь.
– А ты? Кто тебе сказал? – Лурдес падает на тротуар, хватая ртом воздух.
– Никто. Я просто знал, и все.
Лурдес лежит на досках. Она глубоко дышит, и воздух легко проникает в ее грудь. Она смотрит вверх. Высоко в небе сверкают неясные огни – солнце, луна, другие планеты. Может быть, они ближе, чем мы думаем.
– Пожалуйста, вернись и расскажи все матери. Скажи ей, что я прошу у нее прощения. Я люблю тебя, mi hija.
Лурдес представляет белые азалии и алтарь во время воскресной торжественной мессы апрельским днем. Она поет высоким чистым голосом, тщательно выпевая каждое слово. Ей нравился апрель. Это ее любимый месяц.
Я роюсь в корзинах с залежалым товаром в
