сообщила я.
И в этот миг силы вдруг покинули меня, и, не помня как, я выложила все, начиная от вешалки Ларисы, под которой лежал Пупс, и заканчивая его рвотными позывами на мои блинчики.
Роза была в шоке.
«Это даже хорошо, — успокоила я себя, — зато теперь она не станет нервничать по поводу покушений».
— Где он, это ничтожество? — закричала Роза. — Где эта скотина?
— Лежит на диване в свежевыглаженом плаще, — поведала я. — Успокойся, у него нет любовницы, плащ гладил мой Евгений.
— Я убью его! — завопила Роза и бросила трубку.
— Женя, — сказала я, — сейчас же вези Пупса домой. Он срочно понадобился Розе.
Евгений неохотно повез Пупса к Розе, а я, радуясь, что уж где-где, а в моей-то жизни одна божья благодать, продолжила жарить блинчики. На радостях во мне открылось великодушие. Пока баба Рая и Санька (он оказался приверженцем взглядов бабы Раи) смотрели свой «В глаз народу», я сердобольно таскала свежеиспеченные блинчики к телевизору. С удивлением я обнаружила, что баба Рая ест гораздо быстрее, чем работает. Санька же слишком увлекся диспутом и к блинчикам проявлял равнодушие.
«Как хороша семейная жизнь», — с наслаждением подумала я, стоя у плиты.
Однако долго наслаждаться семейным счастьем мне не пришлось — позвонила Маруся. Она так отчаянно ревела в трубку, что я грешным делом похоронила ее разлюбезного Ваню, мысленно, разумеется. Слава богу, тут же выяснилось, что Ваня жив, чего нельзя сказать о самой Марусе. Если верить ее словам, то она прямо вся на краю могилы.
— Маруся, что случилось? — паникуя, завопила я.
— Если хочешь меня всю застать живой, поспеши, — трагически проревела Маруся. — У тебя есть всего тридцать минут.
Глава 12
Я уложилась в двадцать.
Спустя двадцать минут я в нервном нетерпении сучила ножками под дверью Маруси и так взвинтила себя, что буквально упала на Марусины руки, едва она показалась на пороге.
Старушка, только не говори, что и в тебя стреляли, — без всякого сочувствия завопила Маруся. — Я прямо вся негодую!
И она гневно швырнула меня на диван, за что ей большое спасибо — я сразу пришла в чувство и спросила:
— Что случилось?
— Что случилось? — повторила мой вопрос Маруся, размашисто меряя комнату шагами. — Что случилось?
Возмущению ее не было предела.
— Шляпку мерзавцы прострелили! Вот что случилось! — заявила она.
Я опешила. Как шляпку? Какую шляпку?
— Маруся, ты же не носишь шляпок. Последней была та, из-за которой ты рассорилась с Тамаркой лет двадцать назад.
— Правильно, с тех пор прямо вся и не ношу, — согласилась Маруся и разразилась страшными ругательствами в адрес Тамары. Зачем я только про нее заикнулась.
Выпустив из себя пар, она вспомнила о своем горе и, схватив меня за руку, потащила в спальню, в которой я не была с тех пор, как приключилась с Марусей любовь к Ване.
В спальной…
Ба, что я там увидела! Над широкой кроватью висела картина — портрет Маруси, написанный маслом…
Руки бы поотбивать тому художнику, разве можно так далеко от реальности отходить? Терпеть не могу льстецов, а этот ну просто негодяй, никакой нет у него совести.
— Дикость какая, — только и выдохнула я, — В чем тут дикость? — удивилась Маруся.
— Да портрет совсем на тебя не похож.
— Но как-то ведь ты узнала, что это я.
— Чисто логически: никакую другую женщину в своей спальне ты бы не потерпела, даже Марию — мать Иисуса.
— Ты права, — согласилась Маруся, — надело не в этом. Разве больше ты здесь ничего не видишь?
— Нет, ты затмила все, — призналась я.
— Да смотри же, смотри, прямо вся смотри! — рассердилась Маруся.
Я присмотрелась и с удивлением обнаружила, что та палкообразная особа, которая прикидывалась на картине Марусей, была в шляпке. В совершенно безобразной шляпке, похожей то ли на чепчик, то ли на ночной горшок.
«Какое счастье, что в жизни Маруся предпочитает капюшоны и платки», — порадовалась я.
— Так что? — сгорая от нетерпения, поинтересовалась Маруся. — Что-нибудь скажешь ты наконец?
— А что тут сказать, — кивая на картину и скорбно поджимая губы, ответила я. — Эта жертва концлагеря в кошмарной шляпке.., вернее, чепчике.
— Жертва концлагеря? — ужаснулась Маруся, видимо, считая себя на картине неотразимой.
— А как прикажешь называть этого дистрофика? — в свою очередь удивилась я.
Не знаю, куда завела бы нас эта дискуссия — Маруся бывает чрезмерно обидчива, — но я вдруг увидела в шляпке-чепчике дырку. В той шляпке, которая была на картине, я увидела дырку.
— Маруся, что это? — завопила я.
— Ты о чем? — спокойно поинтересовалась Маруся, уже довольная непонятно чем.
— Да о картине! Кто сделал в ней дырку?
— Слава богу, заметила наконец, — утомленно закатывая глаза, воскликнула Маруся. — Я же битый час тебе твержу, что меня всю хотят убить.
— Об этом слышу впервые, да и при чем здесь ты?
Кто-то сделал дырку в картине, за что я никак его осудить не могу. У самой руки чешутся, глядя на это безобразие. Сама я, решись на такое, начала бы как раз с чепца. Дырка — это еще ерунда, я взяла бы нож и вырезала этот чепец из картины прямо вместе с твоей головой.
Я сильно рисковала, произнося такие признания.
В другое время за это можно было бы поплатиться, но теперь Марусе, как видно, не до этого. Она бесстрашно прыгнула на кровать и сняла картину. Я увидела в штукатурке дырку, которую явно кто-то расковырял.
— Теперь ты поняла, что в картину стреляли? — с торжеством спросила Маруся.
— Похоже на то, — вынуждена была согласиться я. — А где пуля?
— Вот этого не знаю. Ужас! — воскликнула Маруся, вешая на место картину, любовно ее оглядывая и лишь после этого хватаясь за голову. — Ужас! Кто-то проникает в мою квартиру и простреливает мой портрет.
Потом этот мерзавец вытаскивает из стены пулю и спокойно удаляется с ней, не оставив никаких следов.
Я прямо вся негодую. Жаль, что не застала его, вот уж отвела бы душу, долго помнил бы меня.
— Что бы ты ему сделала? — содрогаясь, поинтересовалась я.
— Выбросила бы из окна. Пойдем отсюда, старушка, — последний раз окидывая нежным взглядом картину, сказала Маруся.
— Куда? — насторожилась я, боязливо посматривая на окно и уже сожалея о всех критических высказываниях, опрометчиво мною допущенных. — Куда ты меня тащишь?
— На кухню. Будем размышлять и пить водку. Нельзя бездарно тратить время, у меня завтра заканчивается отпуск.
— Маруся, — взмолилась я, — не могу я так много пить. У меня и с Женькой будут неприятности, да и
