словом, униженно благодарил собравшихся, изумлялся как терпят они его, такого несносного, и поражался тому, что его не бросают. Следовали клятвенные заверения в том, что в ближайшие годы он постарается исправиться и будет жить в дальнейшем лишь по указке своих святейших супружниц, чего в принципе они много лет и добивались.
Затем жены, друг дружку перебивая, интенсивно песочили его на все лады. Это происходило часа два. Столько же Фрол Прокофьевич каялся. Закончив экзекуцию, жены напрочь о нем забывали и принимались за обсуждение своих проблем…
Обычные посиделки близких подруг, дружных давно и не имеющих друг от друга секретов. Здесь поднимались разнообразные темы: их настоящие мужья, привычки этих мужей, их недостатки и, реже, достоинства. Шмотки, сплетни были тоже предметами большого интереса. Были и громкие песни, в основном лирическая тема, реже патриотическая. Порой, если сильно перебирали, пускались и в пляс.
Все это обязательно продолжалось до утра под активное употребление алкоголя. То, как Фрол Прокофьевич отправлялся спать, обычно оставалось незамеченным.
Само собой, что к утру подгулявшие жены входили в раж и зверски кидались друг на друга где с кулаками, а где и с подручными предметами, чем своего общего мужа и будили.
Он вскакивал и бросался их разнимать.
Дальше шли слезы и упрёки: «Почему ты защищаешь её? Почему не защищаешь меня?»
Вой стоял на всю квартиру. Ревели все, кроме меня и Фрола Прокофьевича. Я не ревела потому, что мне было глубоко плевать, а Фрол Прокофьевич — потому что не имел такой возможности — он был близок к потере чувств и со сна ещё плохо соображал. Думаю, он ревел после нашего ухода, когда начинал мыть ту посуду, которую мы, конечно же, оставляли ему в самом непотребном виде. Но слез его не видел никто.
Естественно, и на этот раз все были уверены, что день рождения пройдёт по привычному сценарию, но все вышло не так.
Как обычно, Фрол Прокофьевич взял слово и… сказал совсем не то, что ожидалось. Речь его, несмотря на непривычную краткость, буквально парализовала окружающих. Даже меня.
— Дорогие мои жены, — торжественно начал он. — Безмерно вам благодарен за ваши ласку, тепло и доброту. Настала очередь вам отдохнуть, потому что теперь я окончательно женюсь вот на этой прекрасной женщине, вашей подруге Соне, — и он показал на меня.
Воцарилось молчание. И в этой кромешной тишине раздалось глупое хихиканье Зинки-пензючки.
— Он шутит, — сказала она и зашлась смехом.
Следом за ней засмеялись остальные. Больше всех ржала моя Тамарка. Я приготовилась к драке, а потому разозлилась и сказала:
— А что вы ржёте? Что тут смешного, если мы с Фрысиком решили пожениться?
— Да-да, — поддержал меня Фрол Прокофьевич. — На этот раз все получилось особенно удачно. Обычно вы сдруживались после нашего развода или перед ним, а Соню вы знаете уже до того, как мы поженились. Большой прогресс.
Его оптимизм не передался никому.
— Они шутят! — истерично закричала Полина.
— Конечно шутят! — вторила ей Изабелла. — Шутят! Шутят!
— Нет, не шутят, — вынесла приговор Тамарка. — Он подарил ей эту шляпу.
Все с ненавистью уставились на мою шляпу.
— Да, — храбро признался Фрол Прокофьевич.
— Сволочь! Сволочь! — вскрикнула Полина и выскочила из комнаты.
— Вот же урод! — прошипела Татьяна и вышла следом.
— Зря радуешься! — зло пропела Изабелла и выплыла за подругами.
— Это! Это! — зеленея от гнева, взвизгнула Зинка-пензючка и побежала за Изабеллой.
У двери она нашла нужное слово и, надернув на лоб сползающий с неё парик, выкрикнула:
— Безобразие!
Тамарка с минуту посидела в задумчивости, потом тоже поднялась из-за стола, с негодованием посмотрела на меня, на Фрола Прокофьевича и рявкнула:
— Старый тупой козёл и ободранная вонючая ехидна!
Никогда она меня так не обижала.
— Только что ты утверждала, что нет его умней и красивей, — крикнула ей вслед я.
Тамарка вышла из комнаты как сомнамбула, даже не вступив со мной в диалог.
Я и Фрол Прокофьевич остались за столом одни.
Глава 5
Без жён в комнате сразу посвежело.
Мы сидели молча. Фрол Прокофьевич выглядел растерянным. Я наслаждалась.
— Боже, как они над вами издеваются! — наконец поразилась я.
— Но это же происходит каждый год, — напомнил Фрол Прокофьевич.
— Да, но раньше мне это казалось в порядке вещей, а теперь, когда я вошла в роль невесты, подобное издевательство над моих женихом мне кажется вершиной нахальства.
Фрол Прокофьевич трогательно заморгал глазами, как ребёнок, который собирается заплакать.
— Сонечка, это утомительно, — признался он, — и ужасней всего то, что они катастрофически прибывают. Их уже пять. Как появилась пятая, я даже не заметил, хотя долго не решался и думать о пятом браке: ведь с каждым разом сопротивление становилось все ожесточённей. Мне уже трудно справляться.
— Естественно, они берут количеством. Вы просто герой, — искренне восхитилась я. — Поражаюсь, как вы ещё умудряетесь не наложить на себя руки. В такой обстановке и до петли недалеко. Они приходят, отводят на вас свою грязную душу и отправляются ублажать своих новых мужей. А вы опять один, и им на это плевать. Кстати, у вас уже есть на примете очередная?
Фрол Прокофьевич испуганно замахал на меня руками:
— Ну что вы, Сонечка, я уже поумнел и не решусь даже думать о женитьбе, пока не избавлюсь от этого пресса. Да и какой в этом смысл? До тех пор, пока они не оставят меня в покое, все последующие жены тут же будут меня бросать и присоединяться к этой, простите, своре. По-другому я уже сказать не могу, после того как они развели меня с Полиной. Ведь какой милой она была, пока не познакомилась с Тамарой.
— Я тоже была милой, пока не познакомилась с ней, — вставила я.
— Очень хорошо вас понимаю, — усиленно закивал Фрол Прокофьевич. — И глазом моргнуть не успел, как Полина ушла к другому! К другому, но не из моей жизни. Видите, она не забыла про мой день рождения, да разве только это? Она постоянно звонит, и даже иногда приходит варить свой ужасный борщ.
— А вы не пускайте, — посоветовала я.
— Не могу. Не умею. Она плачет, переживает принял ли я лекарство, говорит, что сойдёт с ума, если не натрёт мне поясницу. У меня, видите ли, радикулит, — смущённо пожаловался он. — Это после того, как Полине пришло в голову, что мне надо заняться штангой. С тех пор и страдаю. Но это пустяки, в сравнении с тем, что приходится мне выносить, когда они ругаются со своими мужьями. А они часто ругаются. Мне приходится их успокаивать, ублажать, забрасывать советами. Столько переживаний!
— До чего же вредные бабёнки! — прониклась я, удивляясь, почему сама вовремя не присмотрелась к Фролу Прокофьевичу.
Ведь он мужчина хоть куда: и лицом и фигурой вышел, да и умом Бог не обидел, если не брать во внимание его слабость с жёнами.
«И, главное, как точно подобрались эти твари, — подумала я, — все одна под одну. И на одно лицо даже. Нашли порядочного человека и пользуются его добротой беззастенчиво. И полное отсутствие благодарности. Каждая отщипнула от него по квартире и, я уверена, до сих пор трясут его как грушу: то на это дай, то на то, иначе куда идут его гонорары? А их у него немало! Нет у этих тварей сознательности. Да таких мужиков надо ценить на вес золота!»
— Ничего, я за них возьмусь, — пообещала я. — Видели, они пулей вылетели отсюда.
Фрол Прокофьевич посмотрел на меня с восторгом и сказал:
— Не ожидал! Все получилось даже лучше, чем я предполагал! Свершилось! Теперь они оставят меня в покое!
