разыграла лет двадцать назад и под шумок смайнала! Вы просто герой!
Видимо, я окончательно поломала ему сценарий, потому что Фрол Прокофьевич утратил официальные вид и тон, так не шедшие под его халат и ноги, и радостно завопил уже не по заготовленному тексту:
— Как?! Что я слышу?! Сонечка! Вы не осуждаете меня?! Вы меня понимаете?!
— Не осуждаю, но и не понимаю. Резать надо было не себя, а ваших жён. Редкостные змеи, они и меня чуть до греха не довели.
И тут из него полилось. Он схватил меня за руки и с жаром поведал, как непросто ему жилось, как таскали его, беднягу, из постели в постель, и как с каждым переходом он не досчитывался в кошельке денег, а на голове волос. Как грязно интриговали эти бабы, как заставляли его врать, кривить душой, предавать свои ценности, как пользовались его слабостями, среди которых на первом месте было благородство.
— Соня! — кричал воспалённый обидами Фрол Прокофьевич. — Соня! Вы знаете каково, чувствовать себя проституткой?!
Я потупилась, потому что в детстве мечтала овладеть этой профессией, но уже к шести годам увлеклась балетом, а потом перешла на спорт…
Впрочем, везде одно и то же. Чем бы ты ни занимался, везде приходится интриговать, врать, кривить душой, предавать свои ценности и позволять использовать свои слабости.
В противном случае очень быстро выясняется, что ты никому не нужен и, более того, что существо ты не только бесполезное, но и вредное.
Дай бог счастья тому, кто со мной не согласен, хотя разум ему нужней.
— Соня, — между тем взывал ко мне Фрол Прокофьевич. — Соня, настал тот день и тот час, когда понял я, что дальше так нельзя.
— Этот час настал тогда, — напомнила я, — когда выяснилось, что вы задолжали крупную сумму, которую отдать можете лишь при одних обстоятельствах — повальной смерти акционеров вашей компании.
— Да! — с жаром подтвердил Фрол Прокофьевич. — Но вместе с этим выяснилось, что ненависть моя к этим акционерам перешла все границы! О, как ненавидел уже я этих акционеров!!! Я ненавидел в них все. В Тамаре этот извечный апломб! Этот напор! Это нахальство! Безудержную предприимчивость! В Зинаиде этот её старый триппер!
Здесь я оживилась.
— Простите, можно поподробней. Что вы имеете ввиду, говоря про Зинаидин триппер?
— Что я имею ввиду? По-моему это ясно любому, кто хоть раз видел мою Зинаиду. Этот лысый замусоленный парик, пыльный и безобразный, иначе как триппер не назовёшь.
Метко сказано, конечно, но я, признаться, ожидала большего.
— Это не женщина, а манекен, — уже гремел Фрол Прокофьевич.
— Простите, — вмешалась я, — а теперь речь о ком?
— Да о ней же, о Зинаиде, — гневно бросил он мне и с жаром продолжил: — С безразличием трупа движется она по жизни, оживая лишь при виде пауков и тараканов. Ненавижу в Изабелле её истекающую похотью блудливость!
«Очень квинтэссентно сказано, — про себя отметила я. — Тамарке по этой части до него далеко.»
— А Татьяна! — тем временем продолжал Фрол Прокофьевич. — Это не женщина, а колючая проволока, опутывающая вас начиная прямо с горла! А Полина, с её писком, не говоря уже о борще! С чего бы не начался наш с ней разговор, закончится он неизменными моими клятвами. Как ей их только вытягивать из меня удаётся? И клянусь в том, чего сам Бог не смог бы для неё сделать, а потом, конечно, винюсь.
«Ужас! Ужас!» — только и подумала я.
— Соня! — Фрол Прокофьевич снова схватил меня за руки. — Соня, передать вам не могу, как страшно попасть во власть к таким женщинам.
— К любым страшно, — заверила я.
— К этим особенно, — в свою очередь заверил и он. — Эти вымочат вас, а потом выстирают, выполощут, выжмут и повесят сушиться. И не останется в вас после этого ничего человеческого.
— Сами виноваты, — укорила я. — Зачем завели их так много?
Фрол Прокофьевич обезумевшим взглядом посмотрел на меня:
— Я завёл?! Да они сами! Завелись сами!
— Да это же не тараканы.
— Хуже! Хуже! Тараканы не лезут к вам в душу! Соня! Они ограничиваются кухней. А эти разбрелись по всей моей жизни, они совали нос в каждый уголок, мне негде было спрятать свою тайну. Я жил под микроскопом! Соня!
«Ужас! Ужас-ужас-ужас!» — вторично подумала я.
— И вот настал день, когда я осознал, как я их ненавижу! Как ненавижу! Соня!
Я, где-то как-то испугалась. В глазах Фрола Прокофьевича было одно безумие, одно сумасшествие. Бедняга, до чего его довели.
— И тогда я решил: или я или они. Придётся сделать выбор, вместе нам тесно на этой земле.
— Несложно представить куда пал ваш выбор, — не удержалась от сарказма я.
Воспалённый Фрол Прокофьевич к моим словам отнёсся серьёзно.
— Нет, — закричал он. — Нет, Соня! Сначала я выбрал их. Я хотел покончить жизнь самоубийством, но тут мне позвонила Зинаида и попросила на выходные смотаться в Пензу к её тётушке.
— Смотаться с ней или одному? — уточнила я.
— Какой — с ней! — возмутился Фрол Прокофьевич. — Если бы! А то без неё. Просто взять и смотаться, будто нет у меня своих дел.
«Это примерно так же как с этой Рязанью,» — подумала я.
— Согласился, я всегда соглашаюсь, потому что знаю — будет хуже. Потом позвонила Полина и учинила скандал. Она узнала, что я отвозил в химчистку ковёр Татьяны. Пришлось везти и её ковёр. Потом позвонила Изабелла…
— В общем, — продолжила за него я, — столкнувшись с их эгоизмом, вы вспомнили про свой.
— Да, — пылко подтвердил Фрол Прокофьевич, — вспомнил и подумал, а почему, собственно, я? А почему не они? И передумал. Я купил на базаре курицу, отрубил ей голову и воспользовался этой кровью для своего якобы ухода из жизни.
— Но зачем вам понадобилось впутывать в это дело меня? — возмущённо спросила я.
Фрол Прокофьевич смутился и даже покраснел.
— Вы простите, Сонечка, но должен же был кто-то организовать моих жён. Без вас они разбрелись бы не туда, куда надо, или сразу же вызвали бы милицию, а ваша логика меня вполне устраивала. Мне понадобился ваш ум.
За эти слова я сразу же ему все простила.
«Что ж, — подумала я, — пострадала за свою чудесную логику.»
— Я знал, что вы не позволите им вызвать милицию, — продолжил Фрол Прокофьевич, и я с ужасом вспомнила, что единственная хотела того. — Я знал, что вы сразу же начнёте расследование, в ходе которого перессорите всех.
Ну, это задание, пожалуй, я недурно выполнила.
— В общем, я сильно рассчитывал, Сонечка, на вас, потому что больше мне не на кого было рассчитывать. И, судя по всему, так все и состоялось.
— Более чем, — не без гордости заверила я. — Мне одно лишь не ясно, кто же таскался с ковром?
Фрол Прокофьевич улыбнулся. Надо же, он ещё способен на это.
— Здесь, Сонечка, я все хорошо продумал, — почему-то радуясь, сообщил он. — Когда вы вышли, я воткнул в свою грудь нож — я заранее туда губку вставил — и лёг на ковёр, предварительно политый куриной кровью. Обидно, но лежать пришлось довольно долго. Вот такое ко мне внимание.
— Удивительно, как вы все это смогли? Я бы не выдержала и засмеялась.
— Труднее всего было когда вы обнаружили мой труп и начали кричать, — признался Фрол Прокофьевич. — Тут я лишь чудом не прослезился. Ах, как жалко себя. А потом уже легче. Выбрав момент,
