посудой. У стены напротив располагался очаг, на котором что-то жарилось, а над ним в ряд висели железные крюки.
В кухне было чисто и пахло травами и пряностями, банки с которыми стояли на полках вдоль всех стен. У дальнего конца стола над каким-то пергаментом склонилась изящная женская фигурка — ее Корбетт заметил не сразу, но едва он вошел, женщина выпрямилась и спрятала документ. Корбетту еще не приходилось видеть такой красавицы. Фламандский с белыми кружевами чепец обрамлял смуглое лицо с огромными черными глазами, точеным носиком и губами, которые соблазнили бы самого святого из отшельников. Прядь черных волос выскользнула из-под головного убора и легла на великолепно очерченную щеку. Невысокого роста, даже маленькая, она в своем зеленом платье с золотым поясом была на редкость хороша, так оно подчеркивало пышную грудь и узенькую талию. У Корбетта захватило дух, и он не мог произнести ни слова, когда великан представил его. Женщина насмешливо посмотрела на чиновника и улыбнулась, показав безупречные зубы и выразив свое удовольствие от встречи с ним.
— Итак, господин Корбетт, чем могу служить? — Голос у нее был низкий и на редкость глубокий. Почувствовав в нем издевательские нотки, Корбетт стоял переминаясь с ноги на ногу, как какой-нибудь деревенский мужлан. Тогда женщина повернулась к верзиле, все еще стоявшему угрожающе близко к чиновнику. — Питер, можешь идти. Не думаю, что господин Корбетт пришел арестовать меня. Полагаю, я в полной безопасности, чего, подозреваю, не скажет о себе господин Корбетт.
Колкость хозяйки привела Корбетта в чувство.
— Госпожа, я пришел, чтобы задать вам несколько вопросов. Я здесь по приказу короля!
Под ее насмешливым взглядом он умолк, а Элис предложила ему сесть на скамью поближе к ней. Он подчинился, понимая, что великана Питера неспроста отсылают в зал, но в смущении не мог поднять глаз от безукоризненно начищенного стола. Корбетт словно язык проглотил, и больше всего на свете ему хотелось опять заглянуть в огромные черные глаза. Его потянуло к этой женщине, как измученного погоней и жаждой оленя тянет к чистому ручью. Заслышав удаляющиеся шаги великана, он поднял голову. Только теперь он разглядел, что глаза у нее не черные, а темно-синие, окруженные смешливыми морщинками.
— Миссис Элис, — выпалил он, — что вам известно о смерти Лоренса Дюкета?
Поджав губки, Элис глубоко задумалась, не сводя взгляда с Корбетта.
— Что мне известно, господин чиновник? — переспросила она. — Полагаю, вы знаете, что я была знакома и с Крепином, и с Дюкетом. Но я не имею никакого отношения к смерти того и другого.
Корбетт ощущал холодное спокойное превосходство этой женщины. Ему было необходимо вернуть себе строгий вид, подобающий при допросе. В конце концов, кто она такая? Всего лишь хозяйка харчевни!
— Миссис Боуи, — отрывисто проговорил он, — известно, что вы были любовницей Крепина и из-за вас он смертельно поссорился с Дюкетом.
Миссис Боуи долго смотрела на Корбетта, а потом звонко засмеялась, словно жемчужины покатились из ларца.
— Господин Корбетт, я была подругой, а не любовницей Крепина. Дюкет же не любил меня, потому что вообще не любил женщин.
Ее слова вернули Корбетта на землю. Он вспомнил, что то же самое ему говорила Джин Дюкет. Не сводившая с него внимательного взгляда, Элис как будто прочитала его мысли и осознала опасность, исходившую от этого человека, которому удалось выскользнуть из ее тщательно расставленных силков. Тогда она положила руку в кружевах на руку Корбетта, и только теперь он заметил, что она была в тонких шелковых черных перчатках. От Элис не укрылось его любопытство, и она засмеялась:
— Господин Корбетт, не удивляйтесь. Я дама, и эти перчатки защищают мои руки, ведь руки дамы должны быть нежными и гладкими, как шелк. Разве нет?
Корбетт кивнул.
— Тем не менее, госпожа, — ответил он, не дав себе времени подумать, — зачем их прятать?
Он чувствовал жар ее ладони, словно к его коже приложили кусок угля, и вдруг испугался, как пловец, который не может справиться с сильным течением, относящим его все дальше от вожделенного берега. И Корбетт резким движением убрал руку.
— Госпожа, вам что-нибудь известно о смерти Крепина или Дюкета?
Элис опустила голову и провела затянутыми в перчатки пальчиками по гладкой столешнице.
— Конечно же известно, — со скукой в голосе проговорила она. — Они оба много раз ели и пили тут. Я была в дружбе с обоими — но не спала ни с тем, ни с другим.
— Почему вы сказали, что Дюкет не любил женщин?
Она пожала плечами:
— Такой уж он был. Ни разу не сделал мне комплимента, в отличие от прочих мужчин, и я никогда не видела его с женщиной.
— Он был содомитом?
— Нет, господин Корбетт. Думаю, нет. А вы?
Корбетт разозлился. Кровь отхлынула у него от сердца, зато жаром вспыхнули щеки.
— Госпожа, — твердо произнес он, — не забывайтесь!
— Сэр! — Элис гневно сверкнула глазами. — Вы заявляетесь в мой дом и обвиняете меня в том, что я шлюха, любовница одного из покойных мужчин и, возможно, виновата в гибели обоих. Это вы, сэр, забываетесь!
Он вскочил и опрокинул скамью.
— Моя госпожа, — с поклоном произнес он и повернулся, чтобы уйти, но тут она тоже поднялась и с мольбой поглядела на него, положив затянутую в шелк ладонь ему на руку.
— Господин чиновник, — еле слышно проговорила она, — прошу прощения!
Корбетт наклонился поднять скамью, но покачнулся и, ударившись спиной о стол, едва не упал. Тогда он обернулся, чувствуя, как у него багровеет лицо, и улыбнулся, заметив, что Элис с трудом сдерживает смех. Шаркнув ногами, он поднял скамью и уселся на нее. Появился великан Питер, привлеченный шумом и громкими голосами, но Элис махнула рукой, приказывая ему удалиться, после чего, коснувшись плеча Корбетта, отошла в сторонку и вернулась с двумя наполненными до краев кубками.
— Лучшее бордо, какое у меня есть, — сказала она. — Пожалуйста, пейте. Прошу прощения за то, что обидела вас.
Корбетт поднял кубок за ее здоровье и стал медленно пить вино, которое и в самом деле оказалось лучше некуда. Оно обволакивало нёбо, гортань, а Элис тем временем рассказывала о своем замужестве, вдовстве, о таверне и своих отношениях с обоими мужчинами.
— Я знала обоих, но лишь потому, что они приходили сюда.
— Джин Дюкет назвала вас шлюхой и любовницей Крепина. Почему?
Элис усмехнулась:
— Джин глупая и злая, и язык у нее без костей. Она может говорить что угодно, но все это от злобы и зависти.
— Вам известно, из-за чего поссорились Крепин и Дюкет?
— Нет.
— А почему Дюкет покончил жизнь самоубийством?
— Не знаю, — ответила Элис. — Но он всегда был трусом. Боялся собственной тени!
— Чем занимался Крепин?
Элис задумалась, и в ее прекрасных глазах отразились сомнение и замешательство.
— Он был ростовщиком, — медленно проговорила она. — Потом стал политиком. Он был из так называемых популистов, верных Короне, но все же поддерживал последователей великого… — Она запнулась. — Де Монфора.
— А Дюкет? Из-за чего у него вышла ссора с Крепином?
— Люди не любят ростовщиков. Крепин же поймал в свои сети не только Дюкетов.
Она потупила взор.
— Наверно, Крепин заслужил то, что получил, — тихо произнесла она. — Время от времени я предостерегала его, но он только смеялся в ответ.
