Ее пение сопровождалось не просто вежливыми аплодисментами.
А затем, напоследок, Роза решила нарушить привычный репертуар. Она спела песню, которая была для всех Лангли словно игривый щелчок по носу: мол, помните, кто я такая и откуда? Это был единственный раз, когда я слышала, чтобы Роза пела там ирландскую песню.
Она смотрела прямо на Адама – соблазнительная и влекущая за собой женщина, твердо уверенная в своей власти.
На меня Роза не обращала никакого внимания. Для нее меня здесь словно и не существовало, будто я не сидела на стуле между ними.
Глава седьмая
Впервые я увидела Лангли-Даунз в один из чарующих дней австралийской весны, когда все вокруг окрашено голубым и золотистым и кажется, что воздух словно звенит в ноздрях, до краев наполняя тебя жизнью. К тому времени прошло уже больше полугода с тех пор, как Джон Лангли устроил прием в честь Розы, и целых два года с того утра, когда я смотрела из окна «Арсенала старателя» на повозку Магвайров. Теперь я научилась ценить красоту здешней природы; глаза мои привыкли к ее неброской палитре, где преобладали коричневые, серые и бледно-голубые тона. Я уже не ждала, как прежде, встретить здесь буйную зелень. Привыкла я и к местным цветам – они были нежные, почти прозрачные и никогда не разрастались безудержными гроздьями. Их скорее можно было почувствовать, нежели увидеть. Они словно растворялись в воздухе, сообщая ветру свой острый первобытный аромат, заставлявший меня забывать, что у цветов бывает и другой запах. И снова я видела, как на эвкалиптах разворачиваются нежные малиновые листочки.
В то утро мы с Розой ехали в ее открытой двухместной коляске, а чуть впереди, в ландо, сидели Анна со своей няней и Розина служанка. Возглавлял процессию Джон Лангли, который провел весь день в седле, однако, несмотря ни на что, прекрасно держал осанку. Роза намеренно выбрала такое расположение в колонне, хотя знала, что, следуя за ландо, мы всю дорогу будем глотать клубившуюся за ним пыль.
– Зато здесь спокойно! – говорила она. – Когда едешь последним, чувствуется хоть какое-то уединение.
И, словно в пику ее словам, к нашей повозке подъехал Джон Лангли, который специально отстал, чтобы показать нам что-то в одной из деревушек, то и дело проплывающих мимо, и рассказать о хозяине этих ферм и пастбищ. Это была настоящая страна овец – зелеными просторами она раскинулась среди невысоких холмов, прочерченных извилистыми пунктирами мелких речушек, вдоль которых пушились кусты.
– Лучшие пастбища в мире, – сказал Джон Лангли.
Возможно, он несколько преувеличивал, но в легком ветерке, ласково обдувающем мое лицо, ощущалось такое свежее дыхание весны, что сейчас я готова была поверить во что угодно.
Роза отлично управляла небольшой повозкой – она старалась делать это красиво и даже несколько напоказ. Повозку ей подарил сам Джон лангли и теперь, как истинный ценитель лошадей, с удовольствием любовался, до чего ловко научилась Роза обходиться с гнедой кобылой, которую обычно впрягали в ее повозку. Роза назвала ее Таффи; она действительно любила ее и выделяла из множества прекрасных лошадей с конюшен Джона Лангли. Сначала на том месте, где сейчас сидела я, с Розой ездил грум. Они объезжали мельбурнские магазины, делали покупки или наносили визиты. После приема у Лангли это стало в порядке вещей, так как она была представлена множеству дам, предпочитавших сидеть дома и принимать гостей у себя. Ее появление на улицах никогда не оставалось незамеченным, и она знала об этом. В этом и было преимущество открытой коляски перед душным закупоренным ландо. Через какое-то время Роза стала обходиться без грума, что было строго запрещено Джоном Лангли, однако она постоянно нарушала его запрет. Ведь таким образом она получала свободу, которой не знала никогда в своей жизни; и Роза стала безрассудно ею пользоваться.
Поначалу разговоры о ней никто не воспринимал всерьез – люди просто не верили, что в таком небольшом городе, как Мельбурн, кто-то осмелится вести себя столь дерзко и необдуманно. Но слухи упрямо продолжали ползти. Основными персонажами в них были Роза и Чарльз Гринли – некий повеса, уже за тридцать, недавно прибывший из Англии, надеясь вложить здесь во что-нибудь деньги. Как он объяснял, он «хочет осмотреться». Для этой цели он снял себе на полгода домик в Сент-Кильде, и стоило ему начать действовать, как он неминуемо вышел на Джона Лангли и, конечно, был представлен ему. А поскольку 6 то время в доме Лангли постоянно проходили приемы, то столь же неизбежным было его знакомство с Розой. После этого их несколько раз видели вместе гуляющими в Ботаническом саду и даже в несколько более отдаленных местах, например в Брайтоне. А куда еще можно было пойти в Мельбурне? Ничего удивительного, что в один прекрасный день ее давно всем примелькавшаяся повозка была замечена на въезде во двор дома Чарльза Гринли. Не знаю уж, у кого хватило смелости сообщить об этом Джону Лангли, а может быть, просто Тому надоело сносить сочувственные улыбки у себя за спиной.
После этого между Розой и Джоном Лангли состоялся короткий разговор, слегка напоминавший допрос, а затем я получила послание, где содержалась просьба поехать с Розой в Лангли-Даунз на не вполне определенный срок. Странно, что Джон Лангли так деликатно обошелся с ней, а может быть, он просто не хотел до конца верить в ее вину.
– Роза слишком переутомилась от приемов – ей надо хорошенько отдохнуть. Пусть она немного поживет в покое, мисс Эмма.
И я согласилась поехать с ней. А почему бы и нет? Адам все равно был в отъезде, а даже если бы он и вернулся в мое отсутствие, то, думаю, большой разницы я бы не ощутила. Даже лучше, если мне удастся избежать нашей странной болезненной близости, которой обычно сопровождалось его недолгое пребывание в порту. Мы оба прекрасно освоили эту игру в семью и с успехом делали вид, что не замечаем взаимного напряжения. Мы были ласковы друг с другом, прощали друг другу промахи и ошибки. Но как ужасно видеть это всепрощение и доброту, когда ждешь и жаждешь лишь одного – любви! Иногда нас приглашали в дом Лангли, и когда Адам встречался там с Розой, я смотрела на них со стороны и у меня создавалось впечатление, что достаточно Адаму сказать хоть слово, как Роза с готовностью бросит ради него все, даже собственного ребенка. Наверное, кроме меня, этого никто не замечал, потому что Джон Лангли охотно принимал его у себя и даже Том постепенно начинал забывать о своем прежнем недоверии и неприязни. Я была единственной, кто видел или кому казалось, что этих двоих связывает какая-то незримая нить, которой они соединены друг с другом навеки. Я не знала, какую муку переживал в душе Адам, но считала, что только раз и навсегда принятый кодекс чести удерживал его от шага по направлению к Розе. Что до самой Розы, я думаю, она все время ждала этого шага и надеялась, что в конце концов Адам не устоит перед ней, как случалось это со всеми мужчинами.
Кажется, за все месяцы, прошедшие после приема в ее честь, они не обменялись наедине ни словом, но
