Козерог и так далее. Мы чувствовали почти то же самое, что и Алиса, когда она попала в Страну Чудес, а Джеральд при ближайшем рассмотрении был как две капли воды похож на Даму Червей.
Когда все перезнакомились, я пристроился в уголке у окна и огляделся. Интересно, кто пристанет первым. Долго ждать не пришлось.
— Вы увлекаетесь астрологией? — поинтересовалась бледная личность с запавшими глазами и впалыми щеками, безуспешно пытаясь подняться с дивана, где была зажата между двумя дамами с одутловатыми расплывшимися лицами, одетыми так, словно они долго рылись в бабушкиных сундуках.
— Весьма относительно, — ответил я, пожимая его вялую руку.
— Мы все просто без ума от Джеральда. Он настоящий волшебник! Не представляю, что бы мы без него делали. Я промолчал, повисла неловкая пауза. Он продолжал:
— Вы живете в Голливуде, мистер… Простите, запамятовал ваше имя. Меня зовут Хелблингер, Джулиус Хелблингер.
Я еще раз пожал ему руку.
— Рад познакомиться, мистер Хелблингер. Нет, я живу не здесь. Я пришел в гости.
— Вы адвокат, да?
— Нет, я писатель.
— Писатель! Ах, как интересно! В самом деле? Если не секрет, о чем вы пишете?
Тут как нельзя более кстати подоспел Джеральд — он подслушивал разговор и торопливо порхнул к нам, весь трепеща от возбуждения.
— Ни в коем случае не читайте его книги, — начал он, протягивая безвольно болтавшуюся кисть, с которой, будто переломанные, свисали пальцы. — У него извращенный склад ума, не правда ли, Двадцать Шестое Декабря?
Одна из каракатиц пыталась подняться с дивана, опираясь на тонкую трость с золотым набалдашником. Увидев, что она плюхнулась, словно снулая рыба, на мягкое, я поспешил ей на помощь. Случайно мой взгляд упал на ее ноги, похожие на две щепки. Судя по всему, она никогда не ходила дальше, чем от машины до подъезда. На одутловатом белом лице выделялись маленькие птичьи глазки. Проблеск сознания в них отсутствовал, разве что иногда вспыхивал алчный огонек обжорства. Она могла быть сестрой- близнецом Кэрри Нейшн кисти Гранта Вуда, создавшего ее в момент сатанинского просветления. Я без труда представлял ее на лужайке возле собственного дома в Пасадене, поливающую цветы из дырявой лейки. Наверное она проводит день, посещая парикмахера, потом астролога, от астролога направляется к хироманту, потом идет в чайную, где после второй чашки чая начинает ощущать легкое брожение в кишечнике, и поздравляет себя с тем, что ей больше не нужно принимать ежедневно слабительное. Высшее счастье для нее, — это, без сомнения, хороший стул. Я несильно сдернул ее с дивана, поставил на ноги, слыша, как стучит ее грязное сердце, подражая ржавому хрипу неисправного движка.
— Вы так любезны, — поблагодарила она, тщетно пытаясь изобразить на высеченном из чугуна лице очаровательную улыбку. — Увы, мой дорогой, мои бедные ножки совсем меня не слушаются. Джеральд говорит, что у меня Марс противостоит Сатурну. Приходится нести свой крест. А вы кто. Овен? Хотя нет, дайте подумать… вы Близнец, угадала?
— Совершенно верно, я Близнец, а также моя мать и сестра. Забавно, не правда ли?
— Действительно, — из ее груди рвался хриплый свист, она безуспешно пыталась справиться с головокружением. Кровь хлюпала в ее жилах, словно слизь просачивалась через промокашку.
— Джеральд говорит, что я принимаю все слишком близко к сердцу… А что мне остается, когда правительство сжирает весь доход. Я ни секунды не сомневаюсь, что мы выиграем войну, но, голубчик, с чем мы останемся, когда она закончится? Я, знаете ли, не становлюсь моложе. У меня осталась только одна машина, и неизвестно еще, не придется ли расстаться и с ней. А каково ваше мнение об этой войне, молодой человек? Эта нескончаемая бойня просто ужасна. Одному богу известно, уцелеем ли мы. Не удивлюсь, если эти япошки вторгнутся в Калифорнию и уведут побережье прямо у нас из-под носа. Что скажете? Вы так терпеливо слушаете… Простите мою болтливость. Старость, дорогой мой! Что вы сказали?
Я не произнес ни слова. Я только улыбался ей, может быть, немного грустно.
— Вы иностранец? — вдруг спохватилась она, на ее лице отразилась паника.
— Американец всего-навсего.
— Откуда вы? Средний Запад?
— Нет, Нью-Йорк. Я там родился.
— Вы уехали оттуда, да? Я не осуждаю вас, там невозможно жить… все эти иностранцы. Я уехала отсюда тридцать лет назад. И никогда не вернулась бы… Oh, леди Эстенброк… Как я рада снова видеть вас. Вы давно приехали?. Я не знала, что вы в Калифорнии.
Я стоял, как дурак, с тростью в руках. Старая сука, казалось, забыла обо мне, хотя я был совсем рядом, готовый в любую минуту подхватить ее трясущуюся бренную оболочку, если она споткнется или грохнется наземь. Наконец, заметив, что леди Эстенброк бросает на меня явно недоуменные взгляды, она слегка шевельнула проржавевшими суставами и легким движением, почти незаметным, дала мне понять, что я не забыт.
— Леди Эстенброк, позвольте представить вам мистера… Прошу прощения, не скажете ли вы еще раз, как вас зовут?
— А я и не говорил вам, — бесцветно ответил я. И выдержав приличествующую паузу, добавил:
— Химмельвейс… Август Химмельвейс.
Леди Эстенброк скривилась, заслышав это жуткое тевтонское имя. Она протянула мне два ледяных пальца, которые я радостно стиснул в непристойно крепком и бодром пожатии. Но не моя экспансивность обеспокоила леди Эстенброк, а та дерзость, с которой мои глаза изучали три вишенки, свисавшие с ее немыслимой шляпки. Только безумная из высшего английского общества могла напялить на себя такое. Она была похожа на даму с портрета подвыпившего Гейнсборо, последние мазки на котором сделал Марк Шагал.
