солдат, спросивший, не продам ли я ему часы. Надо же было так случиться, что мои часы остановились как раз в это самое утро и, таким образом, мое намерение легко «сделать» двести пятьдесят долларов лопнуло как мыльный пузырь!
Чего бы я очень хотел в ту ночь, когда ошеломленный мир впервые узнал об атомной бомбе, так это находиться в Англии среди интернированных немецких физиков. После того как мы передали их в руки военных в Париже, их многократно перевозили с места на место, пока, наконец, не разместили в одном имении милях в пятидесяти от Лондона. Обращались там с ними очень хорошо. Их хорошо кормили, они имели газеты, в их распоряжении были даже радио, пианино и теннисные корты. Всех их снабдили новой одеждой. Но вследствие секретности, окружавшей все, что имело отношение к атомной бомбе, их местопребывание держалось в секрете. Если бы коллеги спросили меня, где спрятан Гейзенберг или Ган, я бы не смог ответить, так как имел об этом самое смутное представление. Надо сказать, что неофициально меня информировали об условиях их жизни. Единственное, чем они были недовольны, так это особым ограничением по сравнению с обыкновенными военнопленными на право переписки с семьями.
Все эти осторожности объяснялись нашим опасением, что немцы уже имеют атомную бомбу или, во всяком случае, были близки к ее созданию. Как оказалось на самом деле, они практически не сделали в этом отношении ничего значительного.
Тщательно проследив за их деятельностью и всесторонне изучив ее, мы теперь могли раскрыть свои карты. Действительно, немецкие ученые были очень уверены в своем превосходстве, и им никогда в голову не приходило, что мы сможем достигнуть успеха там, где они потерпели неудачу. Но наши военные специалисты по вопросам безопасности не были в этом уверены. Они опасались, что если эти люди окажутся на свободе, то слухи о нашем гигантском урановом проекте могут расползтись повсюду. Риск был слишком велик, поэтому оставалось только изолировать немецких ученых и держать их коллег и остальной мир в неведении.
Мне, признаться, было непонятно, почему этих ученых интернировали в Англии. Если бы они находились в Соединенных Штатах, можно было бы побеседовать с ними и, в частности, с фон Лауэ и Ганом о будущем германской физики… Может быть, наши военные просто не знали, что с этими учеными делать, после того как мы их разыскали, и были очень признательны англичанам, когда те предложили забрать ученых в Англию. В результате основная часть самых лучших немецких ученых попала в британскую зону оккупации и несколько превосходных ученых — во французскую. Что касается американской зоны, то в ней еще осталось несколько хороших физиков. Объяснялось это тем, что миссия Алсос не трогала их.
В обеденное время 6 августа интернированные немецкие физики узнали о Хиросиме. Первой их реакцией было явное недоверие.
«Это невозможно», — сказали они.
В конце концов они ведь сами несколько лет работали над урановой проблемой и убедились, что получить атомную бомбу за такое короткое время почти невозможно. Так как же могли это сделать американцы? Это абсурд!
Один из них заявил:
«Это не может быть атомной бомбой. Вернее всего, это пропаганда.
Может быть, у американцев появилось какое-нибудь новое взрывчатое вещество или необыкновенно большая бомба, которую они решили именовать «атомной», но это далеко не то, что можно было бы назвать атомной бомбой. Это не имеет ничего общего с урановой проблемой».
Придя к такому заключению, немецкие ученые спокойно закончили свой обед и даже частично переварили его. Но в девять часов по радио были переданы новые, значительно более подробные сообщения, весьма вероятно, те самые, которые услышал и я во Франкфурте.
На десятерых немецких ученых эти сообщения произвели сокрушительное действие. Все их мировоззрение рухнуло. Одним ударом все их самомнение разлетелось в пух и прах. Незыблемая уверенность в своем научном превосходстве сменилась острым чувством отчаяния и пустоты. Если так, то вся их работа за последние шесть лет была проделана впустую; их надежды на блестящее будущее германской науки были не больше чем иллюзией!
Только один человек из всей их группы не был этим задет, по крайней мере лично, — фон Лауэ. Он. был просто наблюдателем и не разделял мечтаний физиков о могуществе и об атомной бомбе. Все же остальные считали, что атомная бомба означала могущество не только страны, сумевшей разрешить данную проблему, но и самих физиков и их науки. Из всех десяти интернированных в этом английском имении фон Лауэ, по-видимому, единственный полностью осознал потрясающий эффект взрыва атомной бомбы над Хиросимой. Во всяком случае, фон Лауэ воспринял новости спокойно. Не то было с другими. Говорили горькие слова, спрашивали, почему они, немцы, не сумели добиться успеха. Представители более молодого поколения с гневом обращались к старшим, упрекая их в отсутствии проницательности, в том, что они бросили Германию в час ее нужды.
Герлах расстроился больше всех. Он вел себя подобно потерпевшему поражение генералу. Он, «рейхсмаршал» ядерной физики, не сумел победить! Замечания более молодых ученых он воспринимал как критику именно в его адрес и несколько дней находился в состоянии глубокой депрессии. Коллеги всячески утешали и старались привести в равновесие расстроенного профессора.
Остальные оправились от истерики сами. Они проводили часы, обсуждая научные проблемы, связанные с бомбой, и пытались представить себе механизм ее действия. Но, несмотря на всю подробность радиосообщений, немецкие ученые были уверены в том, что мы сбросили на Хиросиму урановый котел. Неудивительно, что они были сбиты с толку. Конечно, для нас или для кого-нибудь другого было бы очень большим достижением поднять в воздух и сбросить целый урановый котел; вряд ли когда-нибудь удастся построить самолеты, способные выполнить такую задачу. Но если бы даже и был такой самолет, то все равно урановый котел никогда бы не смог быть бомбой. Он мог бы только шипеть и свистеть. Но немецкие специалисты не могли понять даже этого основного фактора.
Не сумев этого понять, они начали придираться ко всяким мелким деталям. Почему никто не хочет верить, что Отто Ган открыл явление деления урана? Почему в газетах ошибочно утверждается, что деление открыла Лиза Мейтнер? И, в конце концов и прежде всего, почему Германия не смогла изготовить бомбу? Они выискивали всяческие объяснения и оправдания. Утверждалось, например, что нацистское правительство никогда не поддерживало науку в таких масштабах, как правительства союзных стран.
По-видимому, им удобно было в это время забыть об активном интересе гестапо и других правительственных органов, проявленном к урановой проблеме. Они сейчас забыли о том, что сами-то они были не очень уверены тогда в своих шансах на успех; будь у них такая уверенность, они, вероятно, имели бы больше правительственной поддержки. А некоторые прибегали к такой аргументации, что, дескать, если бы мы и располагали большей правительственной помощью, то мы все равно не дали бы в руки Гитлера такого ужасного оружия. Несомненно, это звучало бы правдой в устах таких людей, как фон Лауэ и Ган, но весьма сомнительно, чтобы это было так же верно для всех остальных.
Но почему, удивлялись германские ученые, газеты и радио уделяли такое внимание разрушению союзниками завода по изготовлению тяжелой воды в Норвегии? Ведь тяжелая вода не имеет ничего общего с изготовлением атомной бомбы? Ее можно использовать для изготовления «урановой машины», но никак не бомбы! И что такое говорят о плутонии? Что такое плутоний? Немецкие физики были смущены более, чем когда-либо. Должно быть, говорили они, эти глупые газетные репортеры и радиокомментаторы опять путают: нет такого вещества — плутония. Может быть, под плутонием они подразумевают полоний или протактиний — давно уже известные радиоактивные элементы? Но какую роль могут они играть в изготовлении атомной бомбы?
Прошло более суток с момента первого сообщения о Хиросиме, и лишь тогда Гейзенберг начал осознавать, как глубоко он и его коллеги ошибались в понимании основного принципа атомной бомбы. Только теперь он наконец понял, что атомный котел мы использовали лишь для получения нового вещества — плутония, — который и применили в бомбе. Котел сам по себе никогда и не предназначался для того, чтобы служить бомбой.
Гейзенберг собрал своих коллег и объяснил им все. Они были поражены и удручены. Все это было так просто! Как же они могли так промахнуться? И как им дальше жить после такого удара по германскому научному престижу?
