совершенно внешне и разрозненно и скрывают ее под образом случайности.
§ 147 С другой стороны, законы и силы нравственной субстанции не суть для субъекта нечто чуждое, наоборот, он свидетельствует о них свидетельством духа как о своей собственной сущности, в них он испытывает чувство гордости собою и живет, как в своей, не отличающейся {183}от него стихии; это – отношение, которое непосредственно еще более тожественно, чем даже вера и доверие.
Примечание. Вера и доверие представляют собою проявления начинающейся рефлексии и предполагают наличие представления и различия; было бы, например, не одно и то же верить в языческую религию и быть язычником. То отношение или, скорее, лишенное отношения тожество, в котором нравственное есть действительная жизненность самосознания, может, правда, перейти в отношение веры и убеждения и в некое опосредствование дальнейшей рефлексией, в усмотрение посредством оснований, которые могут брать своим отправным пунктом также и какие-нибудь особенные цели, интересы и соображения, страх и надежду или исторические предпосылки. Однако адекватное познание их есть дело мыслящего понятия.
§ 148 В качестве этих субстанциальных определений законы и силы нравственной субстанции существуют для индивидуума, который отличает себя от них как субъективное и внутри себя неопределенное или, другими словами, как особенно определенное; он, следовательно, относится к ним как к своему субстанциальному; они суть обязанности, связывающие его волю.
Примечание. Этическим учением об обязанностях, т.е. таким учением, каким оно объективно есть, а не таким, каковым оно якобы содержится в пустом принципе моральной субъективности, который скорее ничего не определяет (§ 134), – является поэтому следующее в этой третьей части систематическое развитие круга нравственной необходимости. Отличие этого изложения от формы учения об обязанностях заключается лишь в том, что в последующем изложении нравственные определения получаются как необходимые отношения, а затем изложение на этом останавливается и не прибавляет к каждому из определений заключительного предложения: итак, это определение есть для человека обязанность. – Учение об обязанностях, поскольку оно не есть философская наука, заимствует свой материал из отношений, уже имеющихся налицо, и показывает его связь с собственными представлениями, с преднаходимыми, в качестве всеобщих, основоположениями и мыслями, целями, влечениями, ощущениями и т.п., и может к этому прибавлять в качестве оснований дальнейшие следствия каждой обязанности в соотношении с другими нравственными отношениями, равно как и в соотношении с благом и мнением. Но имма{184}нентное и последовательное учение об обязанностях не может быть ничем иным, как развитием отношений, которые благодаря идее свободы необходимы и потому действительны во всем своем объеме в государстве.
§ 149 В качестве ограничения обязательный долг может выступать лишь в отношении неопределенной субъективности или абстрактной свободы и в отношении влечений естественной воли или влечения моральной воли, определяющей свое неопределенное добро, руководясь своим произволом. Но индивидуум находит в обязанности скорее свое освобождение, – освобождение частью от зависимости, в которой он находится, когда им руководят одни голые естественные влечения, равно как и от стесненности, испытываемой им, как субъективной особенностью, в моральных рефлексиях о долженствовании и дозволенном, и частью от неопределенной субъективности, не доходящей до наличного бытия и объективной определенности действования и остающейся внутри себя и недействительностью. В обязанности индивидуум освобождает себя к субстанциальной свободе.
Прибавление. Обязанность ограничивает лишь произвол субъективности и сталкивается лишь с абстрактным добром, которое твердо держится субъективности. Если люди говорят: мы хотим быть свободными, то это ближайшим образом означает лишь: мы хотим быть абстрактно свободными, и всякое определение и расчленение в государстве считается тогда ими ограничением этой свободы. Обязанность представляет собою постольку ограничение не свободы, а лишь абстракции последней, т.е. несвободы: она есть достижение сущности, обретение утвердительной свободы.
§ 150 Нравственное, поскольку оно рефлектируется в индивидуальном, определенном природой характере как таковом, есть добродетель, которая есть добропорядочность, поскольку она являет одно лишь простое соответствие индивидуума обязанностям, диктуемым теми обстоятельствами, в которых он находится.
Примечание. Чтò должен человек делать, каковы те обязанности, которые он должен исполнять для того, чтобы быть добродетельным, – это легко сказать в нравственном общественном союзе (Gemeinwesen); он не должен делать ничего другого, кроме того, что в тех обстоятельствах, в которых он находится, ему предначертано, высказано и из{185}вестно. Добропорядочность есть всеобщее, которого можно от него требовать, исходя частью из права, частью из нравственности. Но моральной точке зрения она легко может показаться чем-то второстепенным, чем-то таким, сверх чего можно еще больше требовать от себя и других, ибо непременное желание, жажда быть чем-то особенным не удовлетворяется тем, чтò есть в себе и для себя сущее и всеобщее; лишь в исключении оно находит сознание своего своеобразия. – Различные стороны добропорядочности можно точно так же называть добродетелями, так как они являются также и собственной чертой (Eigentum) индивидуума – хотя и не особенной в сравнении с другими индивидуумами. Но речи о добродетели часто слишком близко соприкасаются с пустой декламацией, так как в них говорится лишь об абстрактном и неопределенном; такие речи, далее, в их доводах за и против и изложении обращаются к индивидууму как к некоему произволу и субъективному капризу. При наличии нравственного состояния, отношения которого вполне развиты и осуществлены, добродетель в собственном смысле находит себе место и осуществляется лишь при чрезвычайных обстоятельствах и коллизиях между указанными отношениями, – и, прибавим, в подлинных коллизиях, ибо моральная рефлексия может себе всюду создавать коллизии и внушить себе сознание, что совершено особенное и принесены жертвы. В варварском состоянии общества и общественного союза чаще встречается поэтому форма добродетели как таковой, потому что здесь нравственное и его осуществление есть больше индивидуальный произвол и проявление своеобразной гениальной натуры индивидуума; например, древние приписывали добродетель в особенности Геркулесу. В древних государствах, в которых нравственность не достигла такого уровня, чтобы стать свободной системой самостоятельного развития и объективности, этот недостаток тоже должен был возмещаться свое образной гениальностью индивидуумов. – Учение о добродетелях, поскольку оно не есть лишь учение об обязанностях, поскольку оно, следовательно, обнимает собою особенное, основанное на природной определенности характера, является, таким образом, духовной естественной историей.
Так как добродетели суть нравственное в применении к особенному и с этой субъективной стороны представляют собою нечто неопределенное, то для их определения выступает количественный момент большего и меньшего; их рассмотрение приводит к рассмотрению противостоящих им недостатков или пороков, как например, у Аристотеля, который поэтому определяет особенную добродетель согласно {186}ее правильному смыслу, как середину между «слишком много» и «слишком мало». – То же самое содержание, которое принимает форму обязанностей, а затем – форму добродетелей, обладает также и формой влечений (§ 19). Последние также имеют своей основой то же самое содержание, но так как оно в них принадлежит еще непосредственной воле и природным
