необходимом разделении властей в государстве; это – в высшей степени важное определение, которое, взятое именно в своем истинном смысле, справедливо могло бы рассматриваться как гарантия публичной свободы. Но как раз те, которые мнят, что они говорят, черпая из восторженности и любви, ничего не знают и ничего не хотят знать об этом определении, ибо в нем-то именно и заключается момент разумной определенности. Принцип разделения властей содержит в себе именно существенный момент различия, реальной разумности; но, если взять его так, как его понимает абстрактный рассудок, то оказывается, что в нем заключается частью ложное определение абсолютной самостоятельности властей в отношении друг друга, частью одностороннее понимание их взаимного отношения как {294} чего-то отрицательного, как взаимного ограничения. В этом воззрении предполагается враждебность каждой из властей к другим, страх каждой из них перед тем, чтò остальные замышляют против нее как против зла, и вместе с тем – противодействие им и установление благодаря этому противовесу всеобщего равновесия, а не живого единства. Лишь самоопределение понятия внутри себя, а не какие-нибудь другие цели и соображения пользы, представляет собою абсолютный источник различенных властей, и лишь благодаря ему государственная организация есть внутри себя разумное и отображение вечного разума. – О том, как понятие а, затем, более конкретно, идея определяют себя в самих себе и, следовательно, полагают абстрактно свои моменты всеобщности, особенности и единичности, можно узнать из логики, но, разумеется, не из ходячей логики. Нужно сказать вообще, что для мысли согласно отрицательному рассудку и для умонастроения согласно воззрению черни характерно то, что они берут своим исходным пунктом отрицательное, делают исходным пунктом воление зла и недоверия к этому волению, и исходя из этого предположения, хитроумно придумывают плотины, которые для своей действительности нуждаются только в противоположных плотинах (см. выше § 244). – Самостоятельность властей, исполнительной и законодательной властей, как их обыкновенно называют, или непосредственно начинает собою разрушение государства, как это нам и приходилось видеть в крупном масштабе, или, поскольку государство по существу сохраняется, это разделение властей является началом борьбы, кончающейся тем, что одна власть подчиняет себе другую, создает прежде всего посредством такого подчинения единство, какой бы характер последнее ни носило, и только таким образом спасает существенное, существование государства.
Прибавление. Не надо ожидать от государства ничего такого, что не представляет собою выражения разумности. Государство есть мир, созданный для себя духом; оно имеет поэтому определенное, в себе и для себя сущее движение. Как часто говорят о мудрости бога в природе! Но не надо думать, что физический мир природы представляет собою нечто высшее, чем мир духа, ибо сколь высоко стоит дух над природой, столь же высоко стоит государство над физической жизнью. Мы должны поэтому почитать государство как некое земно-божественное существо и разуметь, что если трудно постигнуть природу, то еще бесконечно труднее постигнуть государство. В высшей степени важно то, что мы приобрели в новейшее время определенные воззрения на государство вообще и что мы так много занимались {295}разговорами о конституциях и их созданием. Но этим дело еще не кончено; необходимо, чтобы вдобавок к разумному делу мы принесли с собою также и разумное воззрение, чтобы мы знали, чтò есть существенное, и что бросающееся в глаза не всегда составляет существенное. Власти в государстве должны, правда, быть различны, но каждая из них должна сама по себе образовать целое и содержать в себе другие моменты. Когда мы говорим о различном характере деятельности властей, то мы не должны впадать в чудовищную ошибку, понимать это в том смысле, будто бы каждая власть должна существовать сама по себе, абстрактно, так как власти, наоборот, должны быть различены лишь как моменты понятия. Если же, напротив, различия существуют сами по себе, абстрактно, то ясно, что две самостоятельности не могут составить единства, а должны, напротив, порождать борьбу, благодаря которой или будет разрушено целое, или единство будет вновь восстановлено силой. Так, например, в французской революции то законодательная власть поглощала так называемую исполнительную власть, то, наоборот, исполнительная власть – законодательную; и нелепо выставлять здесь моральное требование гармонии. Ибо если мы все возложим на сердце, то мы, разумеется, избавим себя от всякого труда; но хотя нравственное чувство и необходимо, оно все же не может, исходя из себя, определять государственные власти. Важно, следовательно, чтобы определения властей, будучи сами по себе целым, составляли все вместе целое понятие также и в существовании. Если обыкновенно говорят о трех властях, о законодательной, исполнительной и судебной, то первая соответствует всеобщности, вторая – особенности, но судебная власть не есть третий момент понятия ибо ее единичность лежит вне указанных сфер.
§ 273 Политическое государство распадается, следовательно, на следующие субстанциальные различия:
a) на власть определять и устанавливать всеобщее, законодательную власть;
b) на власть подводить особенные сферы и отдельные случаи под всеобщее, правительственную власть;
c) на власть субъективности как последнего волерешения, княжескую власть, в которой различенные власти объединяются в индивидуальное единство, которая, следовательно, есть вершина и начало целого, конституционной монархии. {296}
Примечание. Развитие государства в конституционную монархию есть дело нового мира, в котором субстанциальная идея приобрела бесконечную форму. Изложение истории этого углубления мирового духа внутрь себя или, что одно и то же, этого свободного развития, в котором идея отпускает от себя как целостности свои моменты – перед нами здесь лишь ее моменты – и именно поэтому содержит их в идеальном единстве понятия, в чем и состоит реальная разумность, – изложение истории этого подлинного формирования нравственной жизни есть дело всеобщей, всемирной истории.
Старое деление форм государственного устройства на монархию, аристократию и демократию имеет своей основой еще нераздельное субстанциальное единство, которое пока что не достигло своего внутреннего различения (развитой организации внутри себя) и, следовательно, глубины и конкретной разумности. Для этой точки зрения древнего мира указанное деление истинно и правильно, ибо различие, каково оно в еще субстанциальном, еще не дошедшем до абсолютного раскрытия внутри себя единстве, есть по существу некоторое внешнее различие и выступает ближайшим образом как различие числа тех, в которых, согласно этой точке зрения, пребывает это субстанциальное единство. Эти формы, которые, таким образом, принадлежат различным целым, низводятся в конституционной монархии на степень моментов; монарх – один; вместе с правительственной властью выступают несколько человек, а вместе с законодательной властью выступает вообще множество. Но такие лишь количественные различия, как мы сказали выше, поверхностны и не указывают понятия предмета. Не соответствует также истинному положению вещей то, что так часто твердили в новейшее время о наличии будто бы демократического и аристократического элементов в монархии, ибо разумевшиеся при этом определения именно постольку, поскольку они имеют место в монархии, уже не представляют собою демократического и аристократического определений. – Существуют представления о государственном устройстве, в которых выше всех ставится лишь абстракция правящего и приказывающего государства, и оставляется нерешенным и признается безразличным вопрос, стоит ли во главе этого государства один, или несколько, или все. – «Все эти формы, – говорит Фихте в своем «Naturrecht», ч. I, стр. 196, – если только имеется эфорат (придуманное им учреждение, долженствующее быть противовесом верховной власти), правомерны и могут создавать и поддерживать в государстве всеобщее право». – Такое
