жизни, не принимал участия ни в каких празднествах и пиршествах и неуклонно стремился к своей цели быть полезным государству; благодаря этому он достиг такого влияния, что Аристофан называет его афинским Зевсом. Мы не можем не восхищаться им в высшей степени: он стоял во главе легкомысленного, но чрезвычайно утонченного и вполне культурного народа; он достиг власти над этим народом и его уважения исключительно благодаря своим личным свойствам и благодаря внушаемому им убеждению в том, что он – человек вполне благородный, думающий лишь о благе государства, и в том, что он превосходит остальных умом и познаниями. Мы не можем указать ни одного государственного деятеля, который равнялся бы ему по мощи своей индивидуальности.
При демократическом строе вообще открывается наибольший простор для развития сильных политических характеров; ведь этот строй не только дозволяет индивидуумам проявлять свои дарования, но и особенно побуждает их к этому; но в то же время отдельное лицо может выдвинуться лишь в том случае, если оно способно доставлять удовлетворение как духу и взглядам, так и страсти и легкомыслию культурного народа.
В Афинах существовали живая свобода и живое равенство в быту и духовном развитии, и если было неизбежно имущественное неравенство, то оно не доходило до крайностей. Наряду с этим равенством и при этой свободе всякая неодинаковость характера и дарований, всякие индивидуальные различия могли в высшей степени свободно проявляться и находить в окружающем обильнейшие побуждения к развитию, потому что в общем моментами афинского характера являлись независимость отдельных лиц и культурность, проникнутая духом красоты. По инициативе Перикла были созданы те вечные памятники скульптуры, немногие остатки которых вызывают восхищение {245}потомства; пред этим народом ставились на сцене драмы Эсхила и Софокла, а позднее – и драмы Эврипида, которые однако уже не имели такого же пластического нравственного характера и в которых уже более сказывается начало упадка. Пред этим народом произносились речи Перикла, из него произошел круг людей, которые стали классическими для всех веков, потому что к числу их кроме вышеупомянутых принадлежат Фукидид, Сократ, Платон, далее Аристофан, который в эпоху упадка сохранил в себе всю политическую серьезность своего народа и писал и творил, вполне серьезно заботясь о благе отечества. Мы находим у афинян оживленную деятельность, развитие индивидуальности в сфере нравственного духа. То порицание, которое мы находим у Ксенофонта и Платона, относится больше к более поздним временам, когда уже наступили бедствия и упадок демократии. Но если мы желаем найти суждение древних о политической жизни Афин, мы должны обратиться не к Ксенофонту и даже не к Платону, а к тем, которые несомненно компетентны в вопросах, относящихся к существующему государственному строю, которые заведывали государственными делами и считались величайшими руководителями этого государства, а именно – к государственным людям. Среди них Перикл является Зевсом в божественном кругу афинских индивидуумов. Фукидид приписывает ему наиболее глубокую характеристику Афин в речи, произнесенной по поводу торжественного погребения воинов, убитых во второй год Пелопоннесской войны. Он говорит, что он хочет показать, за какой город и ради каких интересов они умерли (таким образом оратор тотчас же переходит к существенному). Затем он характеризует Афины и то, что он говорит, в высшей степени глубокомысленно, правильно и истинно. Мы любим прекрасное, говорит он, но без хвастовства, без расточительности; мы философствуем, не делаясь вялыми и недеятельными (потому что, когда люди увлекутся своими мыслями, они перестают заниматься практическим делом, общественной деятельностью). Мы храбры и настойчивы и при своем мужестве отдаем себе отчет в том, чтò мы предпринимаем (мы относимся к этому сознательно); у других, наоборот, мужество вытекает из недостаточной культурности; мы лучше всего можем судить о том, чтò приятно и чтò тяжело, и тем не менее мы не уклоняемся от опасностей. Таким образом Афины являлись государством, по существу жившим для прекрасного, вполне сознательно относившимся к серьезным общественным делам и к интересам человеческого духа и жизни и соединявшим с этим мужество и практически действенный смысл.{246}
Спарта
Здесь мы, наоборот, находим суровую абстрактную добродетель, жизнь для государства, но в таком виде, что активность, свобода индивидуальности отодвигается на задний план. В основе государственного строя Спарты лежат такие учреждения, в которых вполне выражаются интересы государства, но целью которых является лишь бессмысленное равенство, а не свободное движение. Уже первоначальная история Спарты весьма отличается от первоначальной истории Афин. Спартанцы были доряне, афиняне – ионяне, и это национальное различие сказывается и в государственном строе. Что касается возникновения Спарты, то доряне с гераклидами вторглись в Пелопоннес, покорили туземные племена и обратили их в рабство, так как илоты несомненно были туземцы. Участь илотов впоследствии постигла и мессенцев, потому что такая бесчеловечная жестокость была свойственна характеру спартанцев. В то время как у афинян существовала семейная жизнь, в то время как рабы были у них домашней прислугой, спартанцы относились к порабощенному населению с еще большей жестокостью, чем турки к грекам; в Лакедемоне всегда существовало военное положение. При вступлении в должность эфоры прямо объявляли войну против илотов, и последние постоянно обрекались в жертву занимавшимся военными упражнениями молодым спартанцам. Несколько раз илоты были освобождаемы и боролись против врагов, и в рядах спартанцев они проявляли чрезвычайную храбрость; но когда они возвращались, их гнуснейшим и коварнейшим образом убивали. Как на судне для перевозки невольников экипаж постоянно вооружен и соблюдается величайшая осторожность, чтобы предотвратить восстание, так и спартанцы всегда внимательно следили за илотами, всегда находились на военном положении, как против врагов.
Поземельная собственность была, как повествует Плутарх, разделена уже Ликургом на равные участки, из которых 9 тыс. достались одним лишь спартанцам, т.е. жителям города, а 30 тыс. – лакедемонянам или периэкам. В то же время для сохранения равенства было постановлено, что земельные участки не могут быть продаваемы, Но то обстоятельство, что впоследствии главной причиной упадка Лакедемона было имущественное неравенство, показывает, как ничтожны были результаты этой меры. Так как дочери наследовали участки, то благодаря бракам множество земельных участков досталось немногим семействам, и наконец вся поземельная собственность оказалась в руках немногих лиц как будто для того, чтобы показать, как нелепо желать установить путем принуждения равенство, кото{247}рого не существует в действительности и которое к тому же уничтожает существеннейшую свободу, а именно – право располагать собственностью. Другою замечательною особенностью законодательства Ликурга является то, что он воспретил всякие деньги кроме железных, и это неизбежно сделало невозможным всякую промышленную деятельность и внешнюю торговлю. У спартанцев не было и флота, который только и мог поддерживать торговлю и способствовать ей, и, когда они нуждались во флоте, они обращались к персам.
Равенству в быту и близкому знакомству между гражданами должно было особенно способствовать то, что спартанцы имели общий стол; но благодаря этой общности семейная жизнь отступала на задний план; ведь еда и питье являются частным и следовательно домашним делом. Так было у афинян: у них общение было не материальным, а духовным, и даже пиры, как мы видим из их описаний у Ксенофонта и Платона, имели духовный характер. Наоборот, у спартанцев издержки на общий стол покрывались взносами отдельных лиц, и тот, кто был слишком беден, для того чтобы произвести этот взнос, исключался вследствие этого.
Что же касается политического строя Спарты, то основа его конечно была демократической, но с значительными изменениями, почти обращавшими ее в аристократию и олигархию. Во главе государства стояли два царя, наряду с ними существовал сенат (γερουσια), избиравшийся из лучших граждан и выполнявший также и судебные функции, причем в своих решениях он больше руководился нравственными обычаями и обычным правом, чем писаными законами[18]. Кроме того γερουσια был еще и высшим правительственным учреждением, советом при царях, ведению которого подлежали важнейшие дела. Наконец существовали еще высшие должностные лица, а именно –
