имеющей существенное значение связи с наличной действительностью. Ведь конкретно жизненны у греков нравственность, жизнь для религии, для государства, без дальнейших размышлений, без всеобщих определений, которые тотчас же удаляются от конкретной формы и должны противополагать себя ей. Существует закон и дух в нем. Но как только появляется мысль, она подвергает исследованию конституции; она стремится отыскать лучшее и требует, чтобы то, что она признает лучшим, заменило существующее.
В принципе греческой свободы, так как она есть свобода, заключается то, что мысль должна стать для себя свободной. Мы видим, что она впервые возникает в кругу семи мудрецов, о которых мы уже упоминали. Они прежде всего начали высказывать общие положения, но в эту эпоху мудрость усматривалась еще более в конкретном разумении. Параллельно развитию религиозного искусства и политического строя идет усиление мысли, их врага и разрушителя, и в эпоху Пелопоннесской войны наука уже выработалась. С момента появления софистов ведут свое начало размышление о существующем и резонерство. Именно та деловитость и деятельность, которые мы констатировали у греков в практической жизни и в художественном творчестве, проявлялись у них в многообразной обработке представлений, так что как чувственные вещи изменяются человеческою деятельностью, перерабатываются и извращаются ею, так и содержание духа, то, чтò имеется в виду, чтò познается, истолковывается различным образом, становится объектом, подвергаемым переработке, и это занятие становится интересом для себя. Теперь движение мысли и внутреннее {252}углубление в нее, эта свободная от интереса игра сама становится интересом. Образованные софисты, не будучи учеными или людьми науки, мастерски умели обращаться с мыслями и тем изумляли греков. У них был ответ на все вопросы, у них оказывались все общие точки зрения для всех интересов, имевших политическое и религиозное содержание, и дальнейшее развитие заключалось в том, чтобы все уметь доказать, во всем находить такую сторону, которую можно было бы оправдать. В демократии существует особая потребность в том, чтобы говорить перед народом, разъяснить ему что-нибудь, и для этого нужно, чтобы та точка зрения, которую он должен считать существенной, была бы наглядно ему изложена. Здесь оказывается необходимым культивирование духа, и греки переняли эту гимнастику ума у софистов. Но затем это формирование мыслей стало средством, пользуясь которым можно было осуществлять свои намерения и отстаивать свои интересы пред народом: ловкий софист умел повернуть дело в какую угодно сторону, и таким образом открывался простор для страстей. Основной принцип софистов гласил: «Человек есть мерило всех вещей», но в этом, как и во всех их изречениях, заключается двусмысленность, так как человек может быть рассматриваем как дух в его глубине и истинности или же со стороны его произвола и частных интересов. Софисты имели в виду только субъективного человека и утверждали, что произвол есть принцип справедливого права и что стимулом, имеющим решающее значение, является полезное для субъекта. Эта софистика повторяется во все эпохи только в различных формах; так и в наше время она выдает чувство, субъективное мнение о том, что справедливо, за стимул, имеющий определяющее значение.
В красоте как принципе конкретное единство духа находилось в связи с реальностью, с отечеством и семьей. В этом единстве еще не была установлена определенная точка зрения в сфере самого духа; решающее значение для мысли, возвышавшейся над единством, имел еще произвол. Но уже Анаксагор учил, что сама мысль есть абсолютная сущность мира. Затем в начале Пелопоннесской войны
Когда Сократ утверждал, что человек может действовать, руководясь разумением, убеждением, – он признал, что субъект имеет решающее значение в противоположность отечеству и обычаю, и следовательно сделал себя оракулом в греческом смысле. Он говорил, что в нем есть δαιμονιον, который советует ему, чтò он должен делать, и открывает ему, чтò полезно для его друзей. Открылся внутренний мир субъективности и благодаря этому произошел разрыв с действительностью. Правда, сам Сократ еще выполнял свои обязанности как гражданин, но для него истинным отечеством был мир мыслей, а не это существующее государство и его религия. Теперь был поставлен вопрос, существуют ли боги и чтò они такое? Ученик Сократа, Платон, изгнал из своего государства Гомера и Гезиода, родоначальников религиозных представлений греков, потому что он требовал более высокого, удовлетворяющего требованиям мысли представления о том, что должно быть почитаемо как бог. Тогда многие граждане удалялись от практической жизни, от государственных дел, чтобы жить в идеальном мире. Принцип Сократа оказывается революционным по отношению к афинскому государству, так как особенность этого государства заключается в том, что обычай есть та форма, в которой выражается его существование, а именно нераздельность мысли и действительной жизни. Когда Сократ желает побудить своих друзей к размышлению, разговор всегда имеет отрицательный характер, т.е. он доводит их до сознания, что они не знают, что справедливо. Но если он был приговорен к смерти за то, что он высказал принцип, который должен был господствовать отныне, то в этом выражается как высокая справедливость, потому что афинский народ осуждает своего абсолютного врага, так и высокий трагизм, заключающийся в том, что афиняне должны были узнать, что
В Спарте наступает такой же упадок, выражающийся в том, что субъект старается отстоять свои интересы, выступая против общей нравственной жизни, но там обнаруживается лишь отдельная сторона частной субъективности, испорченность как таковая, грубая безнравственность, пошлый эгоизм, корыстолюбие, продажность. Все эти страсти проявляются в Спарте, в особенности у спартанских полководцев, которые, большей частью находясь вдали от отечества, получали возможность добиваться своих выгод в ущерб как своему государству, так и тем лицам, для оказания помощи которым они были посланы.
Македонское царство
После поражения Афин гегемония досталась Спарте, но она, как уже было упомянуто, до такой степени эгоистически злоупотребляла ею, что возбудила всеобщую ненависть к себе. Фивы недолго могли играть роль, сводившуюся к унижению Спарты, и в конце концов истощили свои силы в войне с фокейцами. Спартанцы и фокейцы, – первые за то, что они напали на фиванскую крепость, последние за то, что они вспахали под поле участок земли, принадлежавший дельфийскому Аполлону, – были присуждены к значительным денежным взысканиям. Но оба эти государства отказались платить, потому что Амфиктионов суд пользовался не бòльшим авторитетом, чем старинный немецкий рейхстаг, которому немецкие государи подчинялись, поскольку это было им угодно. Фиванцы должны были наказать фокейцев; но, совершив своеобразное насильственное деяние, а именно – осквернив и ограбив храм в Дельфах, фокейцы стали на короткое время очень могущественными. Этот поступок завершил падение Греции, святыня была
