иллюзию сказочного водоворота, волшебства, похожего на то, что испытала Золушка в фантазиях господина Перро. Я остановила лакея, взяла с подноса бокал токайского и стала пить, пить, пить… Мне хотелось забыться, хотелось быть опьяневшей, чтобы глубже погрузиться в то, что происходило вокруг меня.
Поставив бокал, я тихо рассмеялась. Разве можно было не смеяться на маскараде? Я чувствовала на себе мужские взоры, скользящие по всему телу – от глаз и волос до груди и туфель. Выпитое вино горячей волной пробегало по жилам. Я была пьяна и знала об этом, но нисколько не стыдилась. Кто посмел бы быть серьезным и трезвым здесь, среди умопомрачительной иллюминации Шенбрунна, жарких вздохов и самых зажигательных танцев? Веселая музыка из последней оперы Моцарта окутывала сознание приятным туманом. Я смеялась… Сейчас мне не нужен был никто, даже встреча с Клавьером казалась безразличной. Я погружалась в собственное странное возбуждение, в наркотическую чувственность, пикантную и острую.
– Вы совсем забыли обо мне, дорогая кузина, – услышала я жаркий шепот у своей щеки.
– Ах, Кристиан!
Я почувствовала, что едва держусь на ногах. Меня шатало. Я оперлась на его руку и закрыла глаза. Он обнял меня за талию.
– Что это вы так таинственно улыбаетесь? Празднуете свою победу?
– Какую победу?
– Над звездами. Они сияют в ваших глазах. А что же им еще остается? На небо нынче никто не смотрит, – все глядят только в ваши прекрасные глаза, черные, как у лани…
– О, довольно! – взмолилась я. – Вам бы быть поэтом…
– А читал ли вам кто-нибудь сонеты при луне, дорогая? Хотя бы стихи Петрарки? Он был бы согласен со мной. Ваши волосы – золото, ваше лицо – теплый снег, зубы и уста – жемчуг и розы. Вы – солнце, а я – снег, тающий под его лучами. Моя любовь – огонь, а я сам – воск, растапливаемый этим огнем…
Я лукаво взглянула на графа.
– Похоже, Кристиан, вы были плохим школьником. Из всего Петрарки запомнили только одни отрывки, да и те в прозе.
– Неправда. Просто я на ходу выбираю то, что подходит вам.
Улыбаясь, я пожала плечами. Потом оглянулась по сторонам. Маскарад явно завершался, я уже видела, как отъезжают экипажи. Должно быть, сейчас никак не меньше четырех утра. Я взглянула на графа. Как все-таки хорошо, что он со мной, что я не одна…
– Отвезите меня домой, – попросила я томно.
Его рука сжимала мою талию, пока мы шли к карете, и от этого прикосновения мягкие волнующие токи пронизывали тело. Я даже не ожидала, что присутствие Дюрфора будет так волновать меня. Эта теплая сильная рука… Как приятно, что он меня поддерживает!
Он усадил меня в карету, крепко прижимая к себе. Я была немного не в себе от вина, и моя голова невольно склонилась графу на грудь. Сильные пальцы стали нежно перебирать мои волосы – эту ласку я всегда просто обожала.
– Она была душистей роз, – пробормотал он строку из Бернса. – Чем пахнут ваши волосы? Розами? Фиалками? Цветочным нектаром?
Я молча слушала эти слова и улыбалась. Да и какой женщине не было бы приятно? К тому же, я очень давно такого не слышала. Он просто внушал мне, что я красива, что я соблазнительна.
Он взял мое лицо в ладони, заглянул мне в глаза, но, вероятно, ничего там не разглядел. Его губы мягко разжали мои, проникли в них с такой страстью, что я едва не задохнулась. Он целовал меня. Долго, на одном дыхании, со столь быстро возрастающей страстью, что я не поспевала за ним… Мне было трудно дышать, грудь высоко вздымалась. В этом было что-то нервное, неспокойное. Я не погружалась в негу, напротив, какое-то излишнее волнение овладевало мною. Никак не удавалось найти удобную позу… Это вносило в происходящее оттенок нервозности, едва ли не суетливости. Он заметил это.
– Что с вами? – спросил он, осторожно расшнуровывая мое платье. – Может, вам мешает свет?
Мои губы утвердительно дрогнули. Кристиан погасил фонарь, и карета озарилась темно-синим светом ночи.
Руки Кристиана приникли к моей обнаженной груди. Он целовал меня, я чувствовала порывистые ласки его ладоней, особенно волнующие прикосновения к соскам, набухающим под его пальцами. Нет, все-таки это было не то… Я напряглась в его объятиях, изогнулась всем телом, выражая свое несогласие.
– Нет, Кристиан, – прошептала я. – У нас не получится. Все это лишнее… И, кажется, мы уже подъезжаем…
Тяжело дыша, он какой-то миг глядел на меня, потом его пальцы мягко зажали мой рот.
– Нет. Нам еще долго ехать.
Он потянул меня вниз, опрокидывая навзничь и все больше наваливаясь на меня своим телом. Только сейчас я поняла, что выпила, должно быть, в два или три раза больше, чем нужно было. Я и хотела противиться, и в то же время лень было шевелиться. Помимо моего желания меня уже одолевал сон, ощущения были притуплены. Я еще что-то протестующе пробормотала, но он, будто отбросив последние колебания, не прислушивался ко мне и действовал решительно, быстро, даже грубо. Ласк уже не было. Он расстегнул на мне платье, поднял юбки, освобождая меня от нижнего белья, и я почувствовала, что он входит в меня.
Все это кончилось очень быстро, почти мгновенно, и я даже ничего толком не ощутила – ни приятного, ни неприятного. Он отпустил' меня, я отодвинулась в самый угол кареты, прижалась лбом к холодному стеклу, чтобы прийти в себя. Ничего, кроме сильной усталости, я не чувствовала. Потом мне стало жаль саму себя. Только сейчас я осознала, что, в сущности, была очень обижена. Надо же, он посмел так обойтись со мной, использовать, будто какой-то кусок мяса… Сил для выражения чувств у меня не было, опьянение размывало в моей памяти все случившееся. Слезы набежали мне на глаза, и я, уже почти позабыв об обиде, вдруг заплакала. Даже не так из-за поступка Дюрфора, как из-за всего того, что было со мной раньше. Я ведь так несчастна. Ну почему, если я молода, красива, не лишена ума, всегда бываю
