надежнее.
Когда королева решила, королеве не перечат. Через десять минут после нашего разговора из Тюильри уже помчались надежные нарочные в кавалерию Буйе, к гусарам Шуазеля, в Монмеди и Шалон и, наконец, к Ферзену, с сообщением о том, что задуманная операция переносится на двадцать четыре часа – с 19 на 20 июня 1791 года.
Следующее утро предвещало такой же жаркий и душный день, как и прежде. Спать приходилось с открытыми окнами, и уже на рассвете спящих донимала жара. Ехать, а тем более бежать в такую жару я считала истинной мукой.
Я провела ночь в Тюильри, но спала не более получаса. В соседней комнате я слышала беспокойные шаги Марии Антуанетты. Людовик XVI, когда я его видела, был невозмутим и спокоен. Он даже в эти тревожные часы не потерял аппетита, которым всегда отличался.
Утром камеристка, вызвавшая подозрения королевы, ушла, и я получила возможность подняться к королеве. Она уже была тщательно одета, завита и напудрена, подле нее находилась фрейлина мадемуазель де Невей.
– По-видимому, ваше величество, – сказала я, решив не скрывать своего мнения, – вы совершенно напрасно обидели недоверием камеристку Решерей.
– Но ведь ее любовник – Гувион, комендант Тюильри!
– Если бы она ему что-то рассказала, Национальная гвардия не была бы так беспечна. А сейчас гвардейцы мирно пьют утренний кофе, чистят палаши… А ружья бросили у стен. Уверяю вас, к вечеру они будут пьяны.
Королева нахмурилась. Я понимала, о чем она думает. Был потерян день, самое подходящее время ушло безвозвратно. Именно вчера все роялистские силы были собраны в кулак. А сегодня… Кто мог поручиться, что и сегодня дела обстоят таким же образом?
– Теперь уже ничего не изменишь, – произнесла она решительно. – Мы должны использовать наш последний шанс. Нужно в любом положении сохранять мужество.
Ее мужеству можно было позавидовать. В такой важный, переломный день, как сегодня, она была бледна, спокойна и собранна, – это были качества, приобретенные ею за годы смуты, испытаний и оскорблений. Мужество, пожалуй, она впитала с молоком матери, гордость переняла от длинной череды Габсбургов. И мне невольно вспомнилась Мария Стюарт, королева Шотландии, сказавшая: «Со мной могут низко поступить, но унизить меня никто не может».
– Вашему величеству следует выйти из комнаты, – сказала я шепотом, – если вы целый день проведете у себя, это возбудит подозрения.
– Да, я уже думала об этом, дитя мое. Я буду поступать по своему обыкновению. Сейчас сюда явится король, а потом мы с вами отправимся в Тиволи.
– Может быть, возьмем с собой дофина и принцессу?
– Да, непременно.
– Я пойду предупрежу их, мадам.
Король, который, как и ожидалось, явился к королеве, зачитал вслух некоторые места из только что составленного манифеста. Этот документ был условием, которое поставил Леопольд II. В нем король отказывался от конституции и давал свои предписания министрам.
– А что вы скажете об этом, дамы? Послушайте: «Король запрещает своим министрам подписывать какие бы то ни было приказания от его имени до получения ими дальнейших распоряжений; он повелевает хранителю печати выслать ее ему по первому же требованию с его стороны». Ну как? Я проявил твердость?
– Ах, государь, – сказала я, – вы были красноречивы и убедительны, но, право же, на хранителя государственной печати Дюпора это не произведет впечатления.
– Я так и думал, мадам, – заявил Людовик XVI. – Этот министр навязан мне, я назначил его под принуждением. Но весь мир должен услышать, что мы оставались тверды до самой последней минуты.
Он поцеловал руку королевы, молча раскланялся с остальными женщинами.
– Еще раз благодарю вас, милые дамы, – сказал король, – что вы не оставляете королеву.
Он вышел, сопровождаемый камердинером.
– Что меня больше всего тревожит, – сказала Мария Антуанетта, – так это наш тайный железный шкаф… Король изготовлял его в своей мастерской вместе с слесарем Гамэном. Будет ли этот Гамэн молчать?
– Будет, – печально заверила я королеву, – до тех пор, пока Франция не станет республикой.
Мария Антуанетта вздрогнула.
– Вы считаете это возможным? Вы? Я вздохнула:
– Вполне возможным, государыня, а после вашего отъезда даже неизбежным. Якобинцы во главе с Робеспьером и кордельеры во главе с Дантоном первыми проголосуют за это. А Марат требует республики уже давно.
– Но их же так мало, этих республиканцев… Впрочем, о чем я тревожусь? Мы уже давно живем при республике, с тех самых пор, когда король стал не более как ширмой для всех низких козней Собрания… и с тех пор, как королевской семье стали выплачивать жалованье, словно за службу.
Она поправила платье, провела рукой по волосам и даже улыбнулась. Эта улыбка, спокойная и уверенная, и на меня подействовала успокаивающе. Мария Антуанетта была в скромном белом платье без всяких украшений, с просто уложенными волосами, на ее лице не было ни следа румян – словом, внешне она ничем не отличалась от обычной женщины средних лет, уже не красивой, но миловидной; и в то же время даже этот простой туалет не только не умалял врожденного величия и королевского достоинства, а подчеркивал их, выделял, удесятерял.
