— Ну, ты… болван, Штюбинг!
— У меня, сам знаешь, денег нет.
Колям это знал, я позавчера проиграл ему в чику последние двадцать копеек.
— Протыримся! Мотай завтра школу, с утра в кино пойдём.
— С утра не протыримся, народу мало.
— На этот фильм и с утра идут. А если не получится, я тебе билет куплю. Мне отец вчера трояк дал, а Вондяю — пятёрку.
— Чё это он? Пьяный что ли расщедрился?
— Сам удивляюсь. Говорит, что главный разведчик — его земляк. Они даже дрались в детстве. Тот маменькин сынок был, вроде тебя, рисовать любил. Отец таких на дух не переносит. А тут — на тебе! Кино! Отец его стразу узнал, да и фамилию вспомнил — Кадочников.
— Кадочников? Это который в 'Антон Иванович сердится'? Долговязый такой? Так он же в Москве. А твой отец где — на рынке. Врёт твой отец, по-моему.
Отец двух братьев, моего приятеля Кольки Куимова и его старшего брата Вондяя, был вором. Он промышлял карманными кражами и разбоем, к чему приучал и сыновей. Вондяй давно помогал отцу. Кольке, как и мне, было только тринадцать, и он стоял у старших 'на подхвате' — ему совали краденый кошелёк или сумку и он смывался подальше. И вдруг от Коляма я слышу сказку об известном артисте! Какие с ним драки? Колькин отец мог одной левой этого хиляка уложить. Тут было что-то не то.
— Отец не врёт! — возмутился Колям. — Он нам никогда не врёт, только мильтонам.
— Ну, ты сам посуди — где они могли встретиться?
— В Бикбарде. Отец там раньше жил, там и Вондяй родился.
Колька назвал татарский посёлок в Молотовской области.
— Чего, чего? Там же одна татарва, а Кадочников русский.
— Не знаю, может и он татарин. Отец говорит, что они рядом жили, мать у них была образованная. Они давно, кажется, в Москву уехали, а мы уже перед войной — в Молотов (так тогда называлась Пермь). Отец его сразу узнал. И денег нам дал, чтобы артиста этого показать. А кинуха, точно, фартовая, не пожалеешь.
Наутро, закинув в сарай портфель с учебниками, я мчался с Колямом в кинотеатр 'Звезда' на Комсомольском проспекте.
На первом сеансе, действительно, народу было немного. У кассы толкались такие же прогульщики, как я, да ещё два-три знакомых Кольке карманника. Поживиться им было нечем, взрослых в кинотеатре пока не было. Проскочить в кино было невозможно, у входа стояли две здоровенные бабы. Кольке пришлось купить билеты. Однако минут за пять до начала сеанса по фойе уже бродили человек десять, и можно было ожидать, что сеанс не отменят. Я стал должником, и Колям небрежно процедил: 'отыграешься'. Прозвенел звонок, и мы побежали в зал.
Фильм оказался отличным: мы орали от восторга, когда наш майор Федотов лихо облапошивал немцев и замирали от страха, когда герой должен был вот-вот провалиться. В самый интересный момент, когда разведчик захватил фашистского генерала, чтобы доставить в Москву, Колька дернул меня за рукав: 'Пора!'. Я знал, что, если мы хотим посмотреть фильм ещё раз, надо 'тыриться', то есть прятаться.
Но где можно спрятаться в пустом зале, когда выходят последние зрители и начинают рассаживаться новые? Раньше мы пережидали эти минуты, улёгшись под креслами, но билетёрши уже знали эту уловку и проверяли зал. Однако Колька давно придумал другую прятушку, о которой было известно только самым близким его друзьям. Убежище было поистине уникальным — мы скрывались за лозунгами наших вождей. Дело в том, что вдоль экрана с потолка до пола спускались два кумачовых полотнища. На одном из них аршинными буквами красовались слова: 'Из всех искусств для нас важнейшим является кино. Ленин.', на другом — не менее суровое выражение: 'Кино в руках советской власти представляет огромную неоценимую силу. Сталин.'. Эти слова можно было обнаружить в любом кинотеатре города, но только в нашей 'Звезде' они просвещали зрителей с широких вертикальных плакатов.
Колька давно обнаружил, что за экраном находится небольшая сцена и, что экран не закрывает её целиком. Оставшиеся по краям щели и прикрывались плакатами вождей. Нам нужно было за минуту перед заключительным титрами, чуть отогнув край плаката, шагнуть на сцену, а когда в зале выключали свет, выбраться обратно. Так что в этот день мы просмотрели 'Подвиг разведчика' два раза. Я уговаривал Кольку остаться и на третий сеанс, но он сказал, что ему пора на рынок — он с утра ещё ничего не ел. Да и мне пора было 'возвращаться из школы'. Года два после этого главным презрительным ругательством уличных мальчишек было аристократическое выражение: 'Вы болван, Штюбинг!'
Я никогда не думал, что судьба сведёт меня с замечательным артистом, но, как известно, божьи пути неисповедимы.
Впервые я увидел Кадочникова мельком. Это произошло в пятьдесят втором году, когда мне было семнадцать. Зимним морозным днём я бежал мимо драмтеатра и увидел перед собой странного субъекта. На нём было светло-коричневое пальто в крупную клетку. Пермяки после войны одевались скромно — в серое или чёрное. Кроме того, зимой мы носили валенки, а этот пижон в пятнадцатиградусный мороз щеголял в нарядных ботиночках. Обогнав его, я оглянулся. Это был Кадочников, я его сразу узнал. К тому времени он был уже лауреатом Сталинской премии и успел сняться в 'Повести о настоящем человеке' и картине 'Далеко от Москвы'. Долго разглядывать артиста не пришлось. Было видно, что он замёрз и спешит из театра в гостиницу.
Эта случайная встреча, как и детские впечатления от фильма, могли бы забыться, но случилось иначе. После армии я оказался в Ленинграде, окончил Медицинский институт и женился. Проезжая зимой по Кировскому мосту, я часто смотрел на купающихся в проруби 'моржей' и соображал — герои они или сумасшедшие? Поскольку ответа не находилось, а вкус фрукта не поймёшь, пока не попробуешь, я решил познакомиться с 'моржами' поближе. Разыскал Клуб моржей и решил спросить, что нужно делать, чтобы подготовиться к зимнему купанию?
Меня встретила женщина лет шестидесяти пяти по имени Виктория Игнатьевна. Она оказалась руководителем и организатором клуба. На мой вопрос она улыбнулась и сказала:
— Вы уже готовы. Другой подготовки не требуется.
— Как это? — не понял я.
— Вы же к нам пришли, значит решились. Подготовка тела не нужна, главное, чтобы решение созрело в голове.
— Но как же так? Ветер, переохлаждение, простуда…
— У нас ещё никто не простудился. После купания человеку даже жарко становится. Если хотите, можете сегодня и попробовать.
— Вы, наверное, шутите? Так, сразу? У меня и полотенца нет.
— Полотенце и плавки мы вам найдём. Но если вы человек нерешительный, тогда прощайте. Мы насильно в прорубь никого не тащим.
Как я мог отступить после этого?
В сарайчике было тепло. Стояла даже круглая железная печь, только топилась она не дровами. Какой-то умелец приспособил в топку электрический 'козлик' и из топки шёл прогретый воздух.
Вокруг меня кипела деловая суета. За двумя ширмами переодевались женщины, и мужчины. Одни уходили купаться, другие, раскрасневшиеся и весёлые, возвращались в домик. Они подсаживались к столу, шутили, пили чай с баранками, рассказывали друг другу новости. Я почувствовал, что если не вольюсь в это славное общество, буду вечно себя презирать.
— Я готов, — роковые слова вылетели как-то сами.
— Вот и прекрасно.
Виктория Игнатьевна открыла небольшой чемоданчик, вынула мужские плавки и подала мне.
— Эти, думаю, подойдут. А я, хотя и купалась уже сегодня, вас как новообращённого, провожу.
Она показала мне, куда повесить одежду, подождала, пока переоденусь, скинула пальто и, оказавшись в купальнике, шагнула за порог.
Моржовый домик стоял у северных ворот Петропавловки. Это был небольшой сарайчик, сооружённый у стены бастиона. С замиранием сердца я шагнул на снег, но впереди шагала дама, и мне ничего не оставалось, как следовать за ней. До проруби надо было пройти босиком по снегу метров сто, затем
