Однажды в буфете Союза писателей, куда я входил, как в храм «посвящённых», я услышал такой разговор:
— Миша, расскажи что-нибудь интересное, я тебе бутылку коньяка поставлю. Башка, понимаешь, пустая, как котёл, чёртово безтемье одолело.
Я был очень удивлён. Мне казалось, что писателю, как и художнику, не нужно искать сюжетов на стороне. Во мне они рождались сами собой, для них уже не требовался внешний материал. Не успевал я дописать рассказ, как в голове уже кипел новый сюжет. Иногда я писал по две-три темы стразу.
К пятидесяти годам, сроку рентгенологической пенсии, я успел написать множество рассказов, но по-прежнему к своему занятию относился не всерьёз. Мне казалось, что написать нечто дельное, я уже не успею, и полагал, что мои заметки годятся лишь для домашнего чтения. Иногда читал свои рассказы в разных аудиториях, получал лестные отзывы, но и это не будило моего честолюбия.
Через пару месяцев мне шестьдесят. Два дня назад я вдруг неожиданно понял, что я — писатель. Понял не потому, что написал нечто значительное, а потому что ничего другого в жизни мне уже не нужно. Понял — и душа моя, наконец, успокоилась.
Я не знаю, как расценить столь позднее открытие. Если бы это призвание я обнаружил в молодости, была бы другая жизнь. Но своею я доволен. Она была наполнена постоянным движением к неясному, но внутренне необходимому делу. К тому же я встретил добрую и мудрую женщину и счастливо прожил с ней вот уже двадцать пять лет.
Мысль о том, что с молодости я мог бы стать «застольным» писателем и мучительно за деньги выдумывать сюжеты приводят меня в содрогание. Я совершенно согласен с Экзюпери, который заметил: «Прежде чем писать, надо жить». Я жил, и в награду Муза пришла погладить меня по седеющей голове. У каждого свой путь. «Лучше поздно, чем никогда», с благодарностью говорю я Судьбе.
2 апреля 1995 года.
Кто виноват?
В семь лет я едва не убил человека: столкнул с крутого откоса реки булыжник. Он понесся на сидящих внизу двух девочек. Случайный бугорок избавил меня от этого несчастья. Если бы это произошло, как сложилась бы моя судьба? Каким бы я был сейчас человеком?
Солдаты всегда помнят первого убитого врага, но не любят об этом рассказывать. Действие, противное природе, оставляет след на всю жизнь.
Я не убил, но мог убить. Одна только мысль об этом всю жизнь приводит меня в содрогание.
Пришли новые времена. Мы ежедневно видим на экране насилие, слышим о зверствах и ограблениях, о пытках и убийствах. Как же много появилось на свете людей, взявших на совесть чью-то смерть! Как много тех, кто внушает нам, что убить человека, особенно преступника, не такой уж грех, что это только полезно обществу. Но разве смерть — всегда справедливое наказание? Разве мало погибло и еще погибнет невинных людей?
Снять с человека естественный ужас перед убийством — значит породить маньяка. Мало ли их теперь бродит по земле? А именно это и делает любое государство, когда затевает войну. Пропаганда любого насилия преступна. Но государству она выгодна. Кто пойдет в кино, кто будет сидеть у экрана телевизора, если там не будет драк, насилия и убийств? Такие зрелища щекочут обывателям нервы, а кто, если не они, основные потребители духовной мякины?
Душа маленького, затюканного жизнью человека, по-своему требует героического. Не видя вокруг ничего, что укрепило бы его в собственных глазах, человек ищет героическое в супергерое, кочующем с экрана на экран с автоматом в руках. Этот супермен легко рассчитывается с мифическим врагом за все обиды и унижения маленького человечка. В отсутствии подлинной красоты и героизма, обыватель хоть на час вкушает мнимую героическую жизнь, хоть минуту чувствует себя победителем.
Этого ему уже достаточно. Он готов платить и платить за новые грезы. Ему и в голову не придет, что несколько хитрых и наглых честолюбцев, представляющих собою государство, ведут его, как барана на веревочке, куда им потребуется. Ведут на нелепую Афганскую войну, на выборы, на антисемитский митинг. Влитая в обывателя духовная отрава сделала свое дело. Теперь он готов взять в руки оружие и направить его на тех, кого ему представят врагами: азербайджанцам — армян, грузинам — абхазов. Мысль о том, что все люди — братья ему никогда не придет в голову. Она вытравлена пропагандой и псевдоискусством, которым его пичкали с детства.
Итак, кто же виноват в том, что царит насилие, гибнут молодые, что вырастают все новые поколения зомбированных существ?
Виновато государство, то есть кучка преступников, которым выгодно обезличивание человека. Зомби, как робот, им легко управлять, а жизнь владык коротка, и им надо успеть насладиться властью. Иного стимула для честолюбцев не существует.
Нам остается только повторить за Фучиком: «Люди, будьте бдительны!» Но кто в наши дни помнит о Юлиусе Фучике, замечательном человеке, погибшем в фашистском застенке.
13 сентября 1995 г.
Потемки
Женщина угадывает, что от нее требуется. Она вынуждена принимать мужчину, каким он есть, закрывая глаза на многое.
Любовные утехи требуют именно таких «уцененных» отношений. И только исполнив природный долг, родив ребенка и натешившись с мужчиной, она начинает думать: открывать ей глаза или вовсе не следует этого делать?
Впрочем, обычно обе стороны идут на сближение «с закрытыми глазами». Идет общение «вне времени и пространства».
Но долго продержаться в потемках не удается. Реальность заставляет приоткрыть глаза, и тогда следует разочарование: «А ты, оказывается, глуп, груб и жаден» или что-нибудь в этом роде.
Из поколения в поколение циклы повторяются без особых изменений, приводя женщину к безнадежности или, что еще хуже, к циничной ясности и опрощению. Женщина чувствует, что погибает ее душа, чувствует опустошенность, но не знает, что делать.
Кто откроет нам сложнейшую и, в то же время, такую простую механику человеческих чувств?
Апрель 1996 г.
Самый трудный язык
Думаю, что самым трудным языком для людей является их родной, например, для нас — русский. Как только разговор выходит за пределы обыденных тем, люди перестают понимать друг друга.
Проблема непонимания волнует меня с детства. Меня не понимала мама, не понимали учителя в школе, не понимала любимая женщина. Я теряюсь перед всесильным «не понимаю». Я начинаю «не быть». Я превращаюсь в пустоту, в папиросный дым, в шум улицы. Я становлюсь ненужным самому себе и перестаю себя чувствовать. И тогда в черную пустоту лезут черти, обезьяны, бывшие друзья и могильные черви.
Когда тебя не понимают — это самое страшное, но и самое необходимое ощущение человека. Без него не рождается интерес к постороннему миру. Граница «понимания» чаще всего проходит очень поверхностно. Она зависит от воспитания, ума и эмоций. У большинства эти понятия установочные, воспитанные нормами общественного поведения. Зачатки индивидуальных эмоций натыкаются на
