государства'.
Почему другие народы должны давать нам дорогу? И куда может нестись такая тройка? Ведь лошади явно понесли и вот-вот сломают себе ноги. И сломали! В бездумной революционной скачке сломали шею великому государству. И скачем до сих пор — вспомните Высоцкого: 'Над обрывом, по-над пропастью…' Уже доскакали до вымирания, нищеты, детского бродяжничества, массовой наркомании…
Другие 'народы и государства' уже не дорогу нам уступают, а в ужасе шарахаются от нас, как от чумных.
Бедный, безумный Николай Васильевич! Это ведь и ты хлестал кнутом клячу русской литературы, разгоняя её до нынешних коммерческих скоростей. Наше общество перескочило от твоей птицы-тройки прямо в колею эротики и бандитизма, которыми завалены все книжные прилавки.
О таком ли пути ты мечтал, сжигая невинные, худосочные страницы второго тома 'Мёртвых душ'?
1 июня 2001 года.
Гоголь, несомненно, был яркой индивидуальностью. Люди его не понимали, но он и сам не понимал, какой будет реакция у публики на его сочинения.
Он, как больной ребёнок, вечно нуждался в няньке. Сначала нянькой была его мать, потом — Пушкин. Литературная нянька была ему необходима, но и Пушкин только приближался к пониманию его заумия. 'Ревизор' для Гоголя был всего лишь шуткой, в крайнем случае — нравоучительной комедией. Чиновники цензуры увидели в пьесе крамолу, которую не замечал сам автор. Пушкин через Жуковского поспособствовал тому, чтобы царь Николай прочитал пьесу. С подачи Жуковского она царю понравилась, и он разрешил её к постановке.
Увы, публика смеялась не в тех местах, в которых ожидал смеха автор. Кое-где она недоуменно молчала. Слишком откровенными казались выпады на высокое начальство: городничего, судью и так далее. Возможно, это не нравилось и царю, но он первым начинал аплодировать в 'сомнительных' местах. Его аплодисменты подхватывали придворные, а за ними и остальные зрители.
Для Гоголя Хлестаков был не главным действующим лицом. Автор думал, что просто подтрунивает над собственными недостатками: трусостью, хвастливостью, детской влюбчивостью и желанием славы. Гоголь надеялся, что публика задумается, чиновники устыдятся и все поймут, как надо жить дальше. Он наивно помогал, что пьесой поможет царю искоренить бюрократизм и взяточничество.
Увидев такую, неожиданную для себя реакцию публики, Гоголь в слезах убежал из театра. 'Никто, решительно никто не понял моей пьесы', — причитал он.
После спектакля царь пошёл за кулисы, желая поздравить автора и актёров. 'Ну и пьеска — всем досталось, а в первую очередь мне', — благодушничал, возможно, фальшиво, император. Автора не нашли, и царь послал ему в подарок перстень стоимостью в 800 рублей.
Несчастный Гоголь решил исправить положение тем, что засел за новую пьесу — 'Театральный разъезд', в которой хотел разъяснить публике суть своего нравоучительного замысла, но неожиданно бросил её и уехал за границу.
Народ валом валил на представление 'Ревизора', но возмущение чиновников грозило превратиться в крупный скандал. Гоголь струсил. В Париж к нему доходили слухи об успехе спектакля, но причины его он не понимал. Гоголь жил в выдуманном мире и поступал в согласии с надуманными правилами этого мира. Это бывает нередко — все люди так или иначе 'выдумывают' жизнь. Но у Гоголя эти выдумки доходили до абсурда. Уничижение вдруг оборачивалось самодовольным чванством вследствие психической неуравновешенности.
Гоголь был больным человеком, но в минуты просветления сам писал, что его первый том 'Мёртвых душ' есть 'недоносок' и что 'всё это карикатура и моя собственная выдумка'.
Гоголь признаётся, что 'Мёртвые души' исполнены промахов, анахронизмов, явного незнания многих предметов'. В статье 'Развязка 'Ревизора' он пишет: 'Все мои последние сочинения — история моей собственной души'.
О состоянии этой души можно судить по высказываниям в некоторых письмах М.П.Погодину:
'Я не знаю отчего, я теперь так жажду современной славы. Вся глубина души так и рвётся наружу'.
'Примусь за историю — передо мной движется сцена, шумит аплодисмент, рожи высовываются из лож, из райка, из кресел и оскаливают зубы — и история к чёрту' (20 февраля 1833 года).
Сюжет 'Ревизора', как известно, был дан Гоголю Пушкиным. Но дело в том, что Гоголь выпросил, вымолил этот сюжет. Социального взгляда на окружающую действительность, который приписывается Гоголю, у него не было никогда. Он хотел лишь развлечь публику, заставить её смеяться.
Вот что он пишет Пушкину в октябре 1835 года: 'Сделайте милость, дайте какой-нибудь сюжет… Я, кроме моего скверного жалования университетского 600 рублей, никаких не имею теперь мест. Сделайте милость, дайте сюжет, духом будет комедия из пяти актов, и, клянусь, будет смешнее чёрта. Ради Бога. Ум и желудок мой голодают'.
Пушкин дал ему сюжет актуальный для всякого времени: о взяточниках-чиновниках и об их трусости и холопстве. 'Ревизор' был написан, по глупости государя, им одобрен и поставлен на Александрийской сцене. И — скандал! Неожиданный, громкий, устрашивший автора.
В письме М.С.Щепкину от 29 апреля 1836 года он пишет: 'Все против меня. Чиновники пожилые и почтенные кричат, что для меня нет ничего святого… Полицейские против меня, купцы против меня, литераторы против меня. Бранят и ходят на пьесу — на четвёртое представление нельзя достать билетов. Если бы не высокое заступничество государя… Теперь я вижу, что значит быть комическим писателем. Малейший призрак истины — и против тебя восстают, и не один человек, а целые сословия'.
Испугался, уехал, но не избавился от непомерного тщеславия. В Швейцарии начинает писать 'Мертвые души': 'Вся Русь явится в нём! Это будет моя первая порядочная вещь — вещь, которая вынесет моё имя'. Это слова из письма к Жуковскому. И далее в том же письме: 'Терпение! Кто-то незримый пишет передо мною могущественным жезлом. Знаю, что моё имя после меня будет счастливее меня, и потомки тех же земляков моих, может быть, с глазами, влажными от слёз, произнесут примирение моей тени'.
И ещё М.П. Погодину в ноябре 1836 года: 'Бросивши отечество, я бросил вместе с ним все современные желания. Гордость, которую знают только поэты, которая росла со мной в колыбели, наконец, не вынесла. Я вижу только грозное и правдивое потомство, преследующее меня неотразимым вопросом: 'Где же то дело, по которому бы можно было судить о тебе?'.
Гоголю, потерявшему надежду на любовь современников, ничего не остаётся, кроме обращения к потомкам. Этим он пытается оправдать своё непомерное честолюбие.
Но собственного 'Ревизора' в письме Н.Я.Прокоповичу 25 января 1837 года он оценивал так: 'Что за комедия? Я, право, никак не понимаю этой загадки. Во-первых, я на 'Ревизора' — плевать, а во-вторых, к чему это? Хуже (скандальной славы 'Ревизора') на Руси мне никто бы не мог нагадить'.
Нередко случается так, что социальная значимость литературного произведения открывается не самому автору, а последующим поколениям. Так произошло и с Гоголем. Он, не желая того, невольно оказался обличителем крепостного права и чиновничьей коррупции.
Далеко не всегда талантливый человек оказывается на высоте созданного им творческого труда. Автор при всей его фантазии не может знать, какую ступеньку займёт его творение на лестнице мировой культуры. Эта ступенька зависит не только от таланта, но ещё и от множества других факторов — общественной значимости, социальных катаклизмов, занимательной фабулы, моды, наконец. Нередко оказывается так, что подлинная ценность произведения открывается не самому автору, а последующим поколениям.
Потомки оценили творчество Гоголя совсем не за то, за что хотелось бы ему самому. Сначала Гоголь хотел рассмешить публику, затем возмечтал преобразовать Россию, изменить отношение её народа к морали и нравственности. Своей главной книгой он считал 'Выбранные места из переписки с друзьями', но оказалось, что этот сборник нравоучительных писем самый беспомощный его опус. Не дано было Гоголю осмыслить ход общественного развития, как это удалось Герцену и Белинскому.
Впрочем, Гоголь, не желая того, невольно оказался обличителем крепостного права и чиновничьей коррупции. Его шутливый 'Ревизор' и надуманная повесть 'Мёртвые души' независимо от автора сыграли
