– Я чувствую дым в воздухе! – важно объявил Брике, пользовавшийся репутацией самого лучшего в нашей компании следопыта. – Этот папаша Бретвиль, должно быть, обосновался где-то поблизости.
Еще несколько минут – и мы увидели дымок, поднимающийся в небо. Монотонно шумела вода. Ясно, что мельница близко…
Это была даже не мельница, а крошечный хутор, обнесенный высоким деревянным забором. Я несколько раз дернула веревку звонка, привешенного у ворот, а Розарио, не церемонясь, кулаком заколотил в дверь.
Показалась юная девушка в белом чепце и, не открывая полностью дверь, окинула нас испытующим взглядом.
– Кто вы такие?
– Мы из Алансона, – бесстыдно солгала я. – Дилижанс, в котором мы ехали, сломался прямо посреди дороги. Мы хотели бы получить у вас ночлег.
– А кто поручится нам, что вы не воры и не из тех, кто реквизирует зерно для Республики?
Я невольно улыбнулась: настолько нелепо было заподозрить в нас реквизиторов.
– Мадемуазель, – сказала я, – вы можете посмотреть наши документы. Наша фамилия – Фромантен, а этот человек – мой муж. Мы едем в Париж.
– Я спрошу у отца.
Она оставила нас за дверью, а сама скрылась. Я взглянула на Розарио. Он весьма выразительно постучал пальцем по своему лбу.
– Ты вконец рехнулась. Ты забыла, где находишься. Сейчас никто уже не говорит «мадемуазель». Надо говорить «гражданка».
– Ты сам рехнулся! – воскликнула я, разозлившись. – Эта девушка опасается реквизиторов. Значит, ей эта Революция – как кость в горле…
Я не успела договорить. Вместо девушки показался усатый мужчина лет пятидесяти, краснощекий, дородный и суровый. Я даже оробела, полагая, что он слышал мои последние слова.
– Проходите, – сказал он мрачно.
Через широкий двор мы прошли в дом, такой же пустынный, как и все остальное.
– Вы будете ужинать? – осведомилась девушка в белом чепчике.
Мы не заставили ее повторять вопрос дважды. Честно говоря, подобное гостеприимство меня удивило. Я рассчитывала только на ночлег в каком-нибудь амбаре и не думала даже, что нас пустят в дом. А здесь даже предлагают ужинать…
– Это моя дочь, Мюзетта, – сообщил мельник.
Больше он ничего не добавил и ни о чем не спросил. Ожидая ужина, он молча сидел за столом, положив перед собой большие загорелые руки – кожа на них была почти коричневая. Мы с Розарио переглянулись: нам обоим это напомнило руки старой Нунчи.
Ужин был небогатый, но сытный: жареная рыба, вареный рис, чай и много вкусного варенья из ревеня. Я взглянула на малышей: они ели все это жадно, не соблюдая никаких правил этикета. Впрочем, Жанно, например, и не знал этих правил. Некогда было его учить…
– Сударь, – начала я, твердо решив придерживаться старой манеры в обращениях, – мы не знаем, как благодарить нас. По правде сказать, у нас было мало надежды найти такой гостеприимный кров. Денег у нас мало, но мы заплатим вам…
– Деньги бумажные?
– Увы, да.
– У меня их полный сундук, и никакого толку. Оставьте их себе.
– Но, сударь, чем же тогда…
– Разве у вас в семье всем верховодит женщина? – резко спросил мельник.
Я запнулась, чувствуя, что краснею. Возможно, папаша Бретвиль, приютивший нас, был человеком старых взглядов, даже слишком старых. И молчание Розарио, который считался моим мужем, выглядело странно.
– Я говорю только тогда, – заявил брат, – когда дело касается важных вопросов.
– Воля ваша, – буркнул папаша Бретвиль.
Я не решилась дальше продолжать разговор о нашей благодарности за гостеприимство, ибо не знала, что предложить.
– Я постелю детям у очага, – сказала Мюзетта. – А эта пожилая женщина – ваша мать?
– Да.
– Ей тоже лучше будет спать у огня. А вы с мужем пойдете в комнату, там, на втором этаже.
– А мой брат? – спросила я, имея в виду Брике.
– Ему будет хорошо на кухне.
Папаша Бретвиль поднялся и, несмотря на то что было не больше восьми вечера, задул лампу. Все освещение состояло теперь из тускло горевшей плошки.
– Пора спать, – распорядился он.
