– А потом мы дадим деру к границе, и не к австрийской, а к бельгийской, – пробормотал он. – Спокойной ночи.
Будущее теперь прояснилось, но от этого не стало менее опасным. Какой ужас, мы идем в Париж. Нет, этот солдафон положительно безумен. Сунуться в столицу с заведомо подложными документами, зная, что нас разыскивают, что нам грозит гильотина…
Впрочем, мне не оставалось ничего другого, кроме как потушить свечу и, следуя примеру Розарио, поскорее уснуть.
Проснулась я от громкого шума, заранее зная, что это явились те самые незнакомцы, которых Мюзетта с таким ужасом ждала.
– Ну, что ты теперь скажешь?! – яростно воскликнула я, обращаясь к брату. – Это пришли за нами, без сомнения!
Розарио с самым безмятежным видом натягивал на себя рубашку. Его легкомыслие меня поразило. Я чувствовала сильное желание схватить его за шиворот и потрясти, как трясут оливковое дерево.
– Это не за нами, Ритта. Успокойся. Мельник еще вчера ждал этих посетителей.
Я заметила, что громкий стук в ворота то усиливается, то вовсе затихает, словно нежданные гости пребывают в нерешительности относительно того, ломать или не ломать дверь.
– Даже если это не за нами, они все равно нас заберут! Мы все попадем в тюрьму, я в этом уверена.
– Какое нам дело до них, черт побери?! Приди в себя. Эти люди даже не знают, что мы здесь…
Кажется, папаша Бретвиль все-таки распахнул ворота.
Я услышала голоса во дворе – голоса, по интонации которых легко было догадаться, что принадлежат они гвардейцам. Я выглянула в окно.
Это были наглые, самоуверенные люди, скверно вооруженные, но явно считающие себя хозяевами душ и судеб. Их начальник гневно ходил вокруг мельника и что-то выкрикивал. Папаша Бретвиль казался красным, как кумач, кулаки его были сжаты, он все время повторял в ответ одни и те же слова:
– Я – хозяин своего хлеба. Я отдам его только тогда, когда захочу.
Эти слова разъяснили мне все. Очевидно, эта незваная команда была реквизиционным отрядом, созданным для того, чтобы отбирать у крестьян хлеб. Это теперь вошло в привычку. Забирали обычно все до последнего зерна, не оставляя даже на посев.
– С тебя причитается сорок буассо хлеба, гражданин. Так постановила Республика.
– Республики нет дела до моего хлеба.
– Мы арестуем тебя, если ты посмеешь противиться!
Мельник побагровел. Казалось, он близок к апоплексическому удару. Самые откровенные ненависть и возмущение читались на его лице: я трудился не покладая рук, я не спал ночей, чтобы заработать все то, что имею, а теперь вы, дрянная голытьба, являетесь забирать плоды моего труда в пользу какой-то Республики?!
Он сумел взять себя в руки. Сухим жестом он пригласил реквизиторов в дом, для того, дескать, чтобы выпить по стаканчику вина и поговорить более мирно. Реквизиторы охотно согласились: это было похоже на переговоры о крупной взятке.
Но папаша Бретвиль, оставив гостей внизу, поспешно поднялся по лестнице на второй этаж. Я слышала, как с плачем припала к его груди Мюзетта, а мельник быстрым отрывистым шепотом говорил ей:
– Беги, беги поскорее к тетке. Не то и тебя уведут. Беги и не смей возвращаться сюда… А когда будешь бежать через деревню, кричи во всю мочь, что я продаю весь хлеб ниже максимума. Пускай все крестьянки придут сюда. Я все отдам им задаром… Это мой хлеб, что хочу, то с ним и делаю.
Мюзетта ринулась по лестнице вниз. Папаша Бретвиль грузными шагами подошел к нашей двери, резко распахнул ее. Мы с Розарио молча смотрели на мельника, не представляя себе, что нам делать.
– Можем ли мы как-то… – начала я.
– Можете.
Удивленная, я смотрела на него.
– Так с кем мне разговаривать? – неторопливо спросил мельник. – Кто глава в вашей семье – жена или муж?
– Это все равно, – сказала я торопливо. – Вы можете говорить с нами обоими.
– Да, теперь и в семье все пошло вверх ногами…
Я ждала, что же он скажет. Мельник так хорошо обошелся с нами. Пожалуй, в его доме мы впервые за шесть дней почувствовали себя людьми. Мы в долгу перед ним.
– Вы идете в Париж, не так ли, сударыня?
Папаша Бретвиль, видимо, решил все же говорить со мной, и я согласно кивнула, ибо не было возможности отказаться от того, что мы утверждали вчера.
– У меня есть дочь в Париже, Каролина. Она живет на улице де ла Гарп, номер 25. Меня, наверное, заберут в тюрьму, и Мюзетта, бедняжка, останется совсем одна. А ей ведь только шестнадцать. Каролина намного старше. Пусть она приедет сюда. Скажите, что у нас несчастье, и сестра в ней нуждается. И еще скажите… я прощаю ее.
– Прощаете? – переспросила я.
– Ага. Я, было, проклял ее. Почти проклял. Она спуталась с одним аристократом, знатным прохвостом, у
