– Какая чудесная лошадь, мама! Ты научишь меня ездить верхом?
Я думала о другом. Какое счастье, что есть лошадь! На ней можно пахать, на ней можно возить дрова из леса и воду… Все на свете можно сделать, имея лошадь!
– Она слепнет, мадам, – произнес Селестэн.
– Слепнет? – переспросила я.
Словно иглой меня кольнуло в сердце. Стрела, какая бедняжка! На миг мне показалось кощунством, что я собираюсь использовать эту лошадь для пахоты или чего-то подобного. Она стоила еще девять лет назад пятнадцать тысяч ливров, она ирландских кровей, она королевская лошадь и создана для прогулок, скачек, охоты. Но я в ту же секунду поняла, что все это пустые сентиментальные бредни. Мне надо выжить. Сейчас только это имеет значение.
– Ничего, – сказала я жестко. – Ничего, что она слепнет, она все равно может работать.
Тихо всхлипнула Вероника, но Аврора была тут как тут с бутылочкой и рожком. Это было как раз то время, когда девочек надо кормить. «Авроре уже тринадцатый год, – подумала я. – Она должна стать мне помощницей. Завтра я надену на себя это ярмо – дом, хозяйство. Авроре придется взять на себя девочек. Мне некогда будет возиться с ними».
– Мадам, я хочу есть! – сказал Шарло.
– И я, – подхватил Жанно. – Я хочу пончиков.
– Милый, у нас нет пончиков, и ты это прекрасно знаешь.
Не ожидая ничьей помощи, я распотрошила все запасы обитателей Сент-Элуа. У них было несколько мерок чечевицы, пять фунтов гречишной муки, мешок лука и видимо-невидимо сушеных винных ягод.
Жильда ковыляла за мной, словно пыталась оправдаться.
– Видит Бог, мы не виноваты, мадемуазель Сюзанна. Мы думали, этого хватит до конца месяца.
– Этого не хватит и до конца недели, – отрезала я.
Нас было одиннадцать человек, одиннадцать ртов. Что значили эти жалкие мерки чечевицы для стольких голодных желудков?
Маргарита поставила на огонь чечевичную похлебку – ее должно было хватить нам и на завтра. А потом? У нас есть лошадь, это правда. Но до весны еще очень далеко. Как нам прожить январь?
– Мама, я хочу куриную ножку и риса с подливкой, – чуть не плача попросил Жанно. – В приюте нам тоже давали одну чечевицу, меня от нее уже тошнит!
Ну что мне было ответить на это? Разве что опустить руки… сесть рядом с сыном и заплакать.
– Жанно, сокровище мое, мы…
– Знаю, мы бедные! Ну и что ж? Я все равно хочу есть!
Какие-то нотки в его голосе мне не понравились. Конечно, он еще совсем ребенок, и он правда голоден. Но он мужчина! Он не должен утяжелять мне жизнь.
– Возьми себя в руки, Жан, – сказала я сухо. – Если ты голоден настолько, что распускаешь слюни и превращаешься в девчонку, я отдам тебе свою порцию, чтобы ты успокоился.
Его губы задрожали.
– Не возьму! Я думал, ты меня любишь!
– Люблю. Но мне не нравится, когда ты ведешь себя так сопливо.
– Но я говорю правду!
– Я знаю, милый, – сказала я, смягчившись. – Но нам всем сейчас тяжело. Если мы станем кричать друг на друга, от этого станет еще тяжелее.
Жанно замолчал. Я погладила его по голове, не в силах прибавить что-либо еще к уже сказанному.
Чечевичной похлебки получилось много, и каждый мог съесть ее по полной миске. Я подумала о близняшках. На завтра еще оставалось молоко, купленное мною вечером на постоялом дворе, и, кроме того, они уже, наверное, могут кушать какую-нибудь жидкую кашку – овсяную, например, или сухарную, Особенно если сварить ее на молоке.
– Аврора! – сказала я. – Ты выставила молоко в погреб?
– Ну конечно! – отвечала она даже немного возмущенно. – Иначе бы оно скисло. Ты не думай, мама, я не такая глупая!
Я привлекла ее к себе. Мне было радостно, что она так привязалась к маленьким. Вероятно, будет нетрудно уговорить ее присматривать за ними – это для нее почти игра, и играет она роль маленькой мамы.
– А вот это сюрприз для вас, мадам! – произнес Жак. Кряхтя, он внес в дом увесистый бочонок, облепленный землей.
– Это вино, мадам. Два года назад, осенью, я зарыл его в парке, под кривым дубом… Тогда еще парк был. А вину пожар ничуть не повредил – можете сами попробовать!
Вино было отменное, крепкое, пряное, насыщенное имбирем – сто лет я уже не пила такого. Мы все выпили по два стакана, а Жак, довольный собственной предусмотрительностью, пил больше всех. После пятого стакана, выпитого им, я стала с тревогой посматривать на багрово-красное лицо старого кучера – не в его возрасте так напиваться! Но я ничего не сказала, не желая, чтобы он подумал, будто мне жаль вина. К тому же Жак и вправду был чрезвычайно рад моему приезду.
А вина было много – мы пили, пили, снова наливали из бочонка, а так и не выпили половины.
