Милли Крисуэлл
Беда с этой Мэри
Глава 1
В один прекрасный день Мэри Руссо изыскала убедительный довод в пользу поглощения шоколада. Причина могла бы заключаться в том, что солнце светило очень ярко или слишком плотные облака густо закрывали небо, что вызывало затяжную депрессию. К тому же всегда существовала еще и такая причина, что ее кот Морти выкашлял большую, чем обычно, порцию шерсти — он имел обыкновение глотать свою шерсть, а потом отрыгивать ее большими комками.
Но в этот особенный, совершенно безоблачный, хотя и не слишком солнечный день, когда Мэри вгрызлась в роскошную, ласкающую язык и сочащуюся изысканной шоколадной и сливочной начинкой вафлю, плавающую в восхитительном шоколадном соусе, она оправдывала себя тем, что уж сегодня-то у нее было особое основание наесться сладостей до самозабвения, почувствовать себя совершенно дерьмово и возненавидеть жизнь, и вообще-то неласковую к ней, а сегодня представшую еще более скверной стороной.
Дело было в том, что умер Луиджи Маркони.
Для большинства людей, знавших его, смерть Луиджи не была такой уж неожиданностью и сильным ударом. Владелец ресторана был невероятно тучен и в течение многих лет страдал диабетом, а в последние четыре месяца находился в состоянии тяжелой депрессии. Но никто, в том числе и Мэри, работавшая на Луиджи во «Дворце пиццы» все последние десять лет и совмещавшая должности шеф-повара и бухгалтера, не ожидал, что он приставит дуло пистолета к виску, скажет «arrivederci» и выйдет из игры.
Бум! Вот так. Всего один выстрел. Один смертоносный, продиктованный преходящим импульсом выстрел — и Мэри потеряла не только близкого друга, человека, перед которым она преклонялась и к которому относилась как к родному дяде, но вместе с ним она потеряла и работу.
А найти новую работу в ее возрасте было не так-то легко — она уже не была (да не примет читатель мои слова за каламбур) такой аппетитной вафельной трубочкой.
— Если ты позволишь себе еще хоть одну вафлю, ты наберешь лишних десять фунтов. Твое несчастье, Мэри, в том, что у тебя абсолютно отсутствует воля. Ты так и не смогла избавиться от тех десяти фунтов, которые набрала после разрыва с этим привередливым Марком Форентини. А ведь это произошло два года назад! — София Руссо поджала губы, неодобрительно глядя на дочь. — Мужчины не любят толстых.
Мэри подняла голову — губы ее были измазаны шоколадом. Ее мать никогда не упускала случая высказать критическое замечание по адресу дочери. Если речь не шла о лишнем весе Мэри, то мать не устраивал ее вкус по части мужчин, одежды или друзей. Самоуважение Мэри было на столь низком уровне, что и низким-то его назвать можно было с большой натяжкой. Его просто не существовало. Угодить Софии было практически невозможно, и Мэри давным-давно оставила все попытки сделать это.
— А мне казалось, ты всегда говорила, что они не любят костлявых.
София постоянно твердила это младшей сестре Мэри, потому что Конни даже после того, как обзавелась тремя детьми, сумела избежать проклятия всех Руссо, отмеченных пышностью бедер и ягодиц. Она была тощей, что соответствовало моде, и Мэри ей завидовала.
Способность надеть джинсы и застегнуть молнию без необходимости лечь плашмя на кровать и затаить дыхание была мечтой Мэри и, по ее представлениям, почти что раем. Ей не хотелось стать тощей и костлявой. Ей хотелось только легко и свободно застегивать молнию. И она прекрасно сознавала, что едва ли сможет это делать, если будет есть шоколадные вафельные трубочки, пусть даже это был последний изобретенный ею рецепт деликатеса. Но сейчас ей было все равно.
— Lascia la bambina solo [1], София, — сказала бабушка Мэри, не скрывая своей неприязни к невестке. — Она не оправилась от ужасного удара. А у тебя нет сердца, если ты не понимаешь этого. — Бабушка помолчала и добавила, обращаясь к Мэри: — Хочешь вкусного крема, девочка?
Обычно Мэри не позволяла втягивать себя в постоянные препирательства между матерью и бабушкой. Между ними существовала классическая вражда свекрови и невестки, в течение поколений отравляющая жизнь многим семьям.
Мэри подозревала, что это чувство возникло, уже когда свет очей Флоры Руссо, ее сынок Фрэнк, привел в дом Софию, чтобы познакомить ее со своей мамой.
Ни одна женщина не была достойна Флориного Фрэнка, и это не должно было вызывать ни малейших сомнений. Поэтому София приняла критику спокойно и мужественно и не пала под ее тяжестью.
В глубине души София знала, хотя и на смертном одре не призналась бы в этом, что и для ее Джо не нашлось бы подходящей женщины на всем белом свете. К счастью, старший брат Мэри стал священником. Поэтому, кем бы ни была возможная и ни о чем не подозревающая невестка Софии, она избежала участи, худшей, чем смерть.
Да и кто, будучи в здравом уме, вошел бы в семью, по сравнению с которой даже Вито Корлеоне [2] показался бы вполне нормальным человеком?
Хотя Мэри не выносила постоянных препирательств бабушки и матери, она ценила то, что бабушка принимала ее сторону в бесконечных перепалках, возникавших между матерью и ею. В некотором роде они с бабушкой были союзницами, и за долгие годы Мэри потеряла счет случаям, когда та заступалась за нее.
В свои восемьдесят три женщина, передвигавшаяся, лишь опираясь на палку, надевавшая очки с линзами в два дюйма толщиной, если у нее появлялась охота вышивать тамбуром, носившая нижнее белье, походившее на расставленную палатку и называемое ею «панталончиками», иной раз одерживала победу над Софией, но давалась она ей нелегко, и эту победу можно было приравнять к подвигу. София Руссо имела свое мнение почти по любому вопросу, особенно если речь заходила о ком-нибудь из ее детей. Хотя Мэри нежно любила мать, ни для кого не было секретом, что ни на один предмет их взгляды не сходились, включая склонность Мэри экспериментировать с традиционными итальянскими рецептами.
Если не считать того, что обе они не жалели времени на приготовление теста. Они обе любили положить на зуб что-нибудь основательное.
Подмигнув старой леди, Мэри ответила:
— Спасибо, бабушка, но помощи не требуется.
Потом она язвительно улыбнулась матери, потянулась за следующей вафлей и откусила от нее сразу половину, сознавая, что завтра, когда весы покажут, сколько фунтов прибавилось, она пожалеет. Но сейчас
