чтобы в соответствии с обычным дневным распорядком он сидел за рабочим столом. Я ступала с самоуверенностью, которой на самом деле не испытывала, старательно глядя прямо перед собой. Один из стражников сделал движение остановить меня. Его копье нерешительно дрогнуло. Я улыбнулась ему с беспечным видом, поздоровалась, проплыв между колоннами в манящую прохладу кабинета.
Там было полно людей. На полу, со скрещенными ногами, колено к колену, сидели в ряд четыре писца с дощечками наготове. Управитель в белом одеянии стоял, прислонившись к стене, скрестив руки на груди, другой управитель томился в ожидании рядом. Еще двоих я заметила по обе стороны от стола, за которым сидел фараон, а прямо перед столом возвышалась внушительная фигура смотрителя города, визиря То, закрывавшая фараона. Тончайший лен, скрывавший его тело от подмышек до щиколоток, был отделан золотой бахромой, золотые обручи охватывали руки выше локтя, парик, доходивший до плеч, тоже был украшен золотом. Когда я вошла, он что-то убежденно доказывал фараону, жестикулируя накрашенной рукой.
— …и он, по крайней мере, демонстрирует свою честность, мой повелитель. Иначе я бы его не рекомендовал. Мы должны искать причины в другом. Я подозреваю не ошибку в расчетах, а хищение зерна, но я не могу быть уверенным, пока…
Он почувствовал, что окружающие его больше не слушают, и умолк. Повернувшись, чтобы посмотреть на меня, он открыл моему взгляду фараона.
Рамзес сидел, неуклюже развалившись в кресле, опираясь головой на руку. По тусклому взгляду подведенных глаз и особенному изгибу губ я сразу поняла, что он утомлен. Свободной рукой он перебирал тяжелое нагрудное украшение. Окружающие несколько неуверенно поклонились мне. Визирь То отошел от стола, я шагнула вперед, остановилась перед Рамзесом и опустилась на пол в глубоком ритуальном поклоне.
Прошло некоторое время, прежде чем я услышала глухое: «Поднимись!» — и встала. Во взгляде больше не было тусклости, он напрягся и подался вперед всем телом. Глаза его гневно сверкали.
— Я уже отказал тебе в аудиенции, госпожа Ту! — рявкнул он. — Как тебе удалось пробраться сюда без разрешения — выше моего понимания, и я скажу начальнику дворцовой стражи, что его солдаты никуда не годятся. Я слишком занят, чтобы выслушивать твои жалобы. Выскажи их Амоннахту. Убирайся вон!
Я не сдвинулась с места, сердце глухо колотилось в груди, я старалась встретится с ним глазами, с болью сетуя на присутствие застывших управителей. Я надеялась, что, увидев меня, Рамзес выгонит всех из кабинета и, в гневе или нет, выслушает меня. Тогда я могла бы свободно выговориться, подольститься и убедить его, надуть губки и расплакаться, подойти ближе и прикоснуться к нему так, как я умела, и знала, что он не устоит перед моими руками. Но что я могла сделать при таком количестве людей вокруг? Он никогда не смягчится в присутствии своих министров, и я не смогу соблазнить его. Взглянув ему в лицо, я поняла, что он не выгонит их, потому что нуждается в их молчаливой поддержке. «Очень хорошо, — подумала я. — Я не могу сбросить одежду и обвиться вокруг него, но я ничего не теряю, высказав свое мнение, и я сделаю это».
— Ты не пришел взглянуть на своего сына, Великий Гор, — сказала я. — Ты не пришел навестить меня, женщину, которой открыто признавался в любви. Это обижает меня. Я живу в печали и одиночестве. Ты разорвал наши отношения без предупреждения и отказался удостоить меня своим царственным вниманием. Ты лишил меня всякой надежды.
Он чванливо надул накрашенные губы.
— Если я буду ходить в гарем каждый раз, когда одна из моих наложниц рожает или желает моего тела, у меня не хватит времени на более важные дела! — раздраженно заявил он. — Ты забыла свое место, госпожа Ту. Ты не жена мне. Твои права ограничены привилегиями обитательниц гарема. Согласно условиям соглашения, которое подписал твой отец, я обязан предоставить тебе кров, пищу, одежду и другие необходимые условия существования. Больше ничего. Твой царь обходился с тобой с исключительной добротой, и я боюсь, это повредило твой разум. Я понимаю, как ты страдаешь, поэтому не стану наказывать тебя. Ты свободна.
Я задумчиво смотрела на него. Если я попытаюсь в присутствии его управителей напомнить ему интимные подробности наших отношений, он сразу же прогонит меня. Я не могла поверить, что этот резкий, безразличный человек и есть мой фараон, который сажал на колени и ласкал меня, прижимался ко мне всем телом и запускал руки в мои волосы, засыпая, в темноте шептал мне в ухо страстные бесстыдные слова. «Ты старый лицемер, — с отвращением подумала я. — Как могло случиться, что я почти полюбила тебя? Это все. Все кончилось. Теперь я понимаю, что ты уже никогда не возьмешь меня назад. Я уже ушла для тебя в темную историю гарема, осталась звездой, что промелькнула на твоем небосклоне и погасла незамеченной».
— Полагаю, что я исполнила обязанности наложницы с умением, достойным всяческих похвал, — холодно возразила я, и наградой мне был резкий прилив крови к его щекам. — В конце концов, это была другая сторона заключенного соглашения, не правда ли, Могучий Бык? И ты однозначно признал исключительное качество моих услуг, даровав мне титул и маленькое поместье. — «Осторожнее, — сказала я себе. — Не заходи так далеко». — Ясно, что мой царь не желает больше иметь со мной ничего общего теперь, когда я оказала ему высшую честь, произведя на свет царственного сына, — продолжала я, — но мои чувства подсказывают мне, что исполненное мной заслуживает большей награды, чем золотая безделица, усыпанная лунными камнями. Разве не так?
Теперь он сидел совершенно прямо, тяжело дыша и упираясь в стол сжатыми кулаками.
— Я могу приказать высечь тебя за это! — закричал он. — Как ты смеешь обращаться ко мне в таком тоне! Кем ты себя вообразила?
Я подошла совсем близко и уперлась бедрами в край стола.
— Твоим маленьким скорпионом, Рамзес, — тихим голосом сказала я. — Ты ожидал, что я укроюсь под ближайшим камнем, когда ты попытаешься раздавить меня? Я любила тебя, залечивала твои раны, разделяла твои самые сокровенные мысли. А теперь ты отшвырнул меня, как ненужный хлам. Ты знаешь меня, фараон. Как я могу не ужалить?
«Неплохая речь, — подумала я, — и она возымела свое действие». Царь поджал губы и со злостью смотрел на меня, один его кулак разжался, и рука слегка дрожала. Когда я говорила, я не знала, насколько мои слова были криком истинной боли от потери доверия и любви, а насколько расчетливой попыткой вызвать в нем чувство вины. И не хотела знать. Я напряженно ждала, мы неотрывно смотрели друг другу в глаза, и наконец он первый опустил взгляд.
— Чего ты хочешь? — спокойно спросил он.
— Я хочу вернуться на твое ложе, — настойчиво сказала я. — Хочу, чтобы ты снова вожделел меня!
— Это невозможно. — Он сложил руки. — Я больше не желаю видеть тебя в своей постели. Если ты любишь меня так, как говоришь, позаботься о моем ребенке. В конце концов он служит подтверждением того, что твой царь однажды выбрал тебя из всех, чтобы посеять свое божественное семя, и такая великая честь должна обеспечить тебе высокое положение среди других женщин.
— Высокое положение! — с негодованием воскликнула я. — В гареме дюжины женщин, которые принесли тебе сыновей и дочерей! Подобное высокое положение там так же обычно, как грязь!
Испуганный ропот прокатился у меня за спиной. Я закусила губу. В пылу нашего спора я забыла о людях, что жадно слушали мои обвинения, и фараон, думаю, тоже забыл. Я воздела руки, раскрыв ладони в жесте защиты и извинения, и поклонилась.
— Мой царь, — тихо взмолилась я, — прости мне злые слова. Они рождены в больном сердце. Если владыке больше не требуются услуги его наложницы, позволь мне удалиться в свое поместье в Фаюме. Отпусти меня присматривать за землей и растить урожай, чтобы я могла попытаться восполнить наслаждения твоего ложа более мирными и менее пьянящими объятиями природы.
Сначала он выглядел пораженным, затем нахмурился:
— Ты хочешь бросить своего сына? Нет!
— Я могу взять его с собой, — с жаром сказала я. — Тебе не нужно будет беспокоиться о его воспитании, владыка. Я найму для него учителя. Что касается моей верности тебе, ты можешь послать со мной столько стражи, сколько пожелаешь, чтобы быть уверенным в моем благопристойном поведении. — Я всплеснула руками. — Я не нужна тебе больше. Я не нужна никому, кроме своего ребенка. Позволь мне уйти!
