Отдельное крыло для покоев Табубы было почти готово. Сама она каждое утро приходила на стройку, усаживалась под зонтиком и сидела так до самого завтрака, пристально наблюдая за истекавшими потом феллахами, как они, не обращая внимания на изнуряющие лучи солнца, укладывают последние ряды кирпичей. Хаэмуас часто приходил к ней в эти часы. Вместо того чтобы разбираться в собственных запущенных делах, он предпочитал подолгу обсуждать с Табубой обустройство и внутреннюю отделку ее новых комнат, беседовать о том, как развиваются отношения между Шеритрой и Хармином, – а молодого человека он видел теперь практически ежедневно, когда тот приезжал на часок-другой навестить мать, – а также о том, захочет ли Сисенет занять должность старшего писца в мемфисской Обители Жизни, хранилище древних свитков.
За завтраком вся семья собиралась вместе, и все же они не чувствовали себя свободно и непринужденно в обществе друг друга, хотя Табуба и болтала не закрывая рта о всяких пустяках, изо всех сил стараясь вовлечь в разговор и Нубнофрет, и Гори, если он выходил к столу. Однако Нубнофрет ограничивалась тем, что кратко отвечала на вопросы, обращенные непосредственно к ней, а Гори старался съесть все как можно скорее, после чего просил разрешения покинуть общество. Хаэмуас был недоволен тем, как ведут себя члены его семьи, он испытывал горькое разочарование даже в Шеритре, которая теперь при всякой возможности принималась говорить о своем будущем обручении. От людей, бок о бок с которыми он прожил столько лет, Хаэмуас имел право ждать большего понимания и сочувствия. Их поведение, хотя и не давало повода открыто упрекнуть их в грубости, все же едва не выходило за рамки приличия.
Поэтому из-за стола он вставал с чувством облегчения, мечтая о том, как проведет следующие несколько часов на собственном ложе, посвящая самое жаркое время дневному отдыху. Так поступали и все остальные. Он лежал без сна, беспокойно ворочаясь под легкий шелест опахал, которые слуги равномерно поднимали и опускали над его постелью, и размышляя о том, когда же наконец настанет тот счастливый день и в стены этого дома вновь вернутся радость и покой.
Вечерами становилось немного легче. Часто приходил Хармин, сначала он проводил некоторое время с матерью, они о чем-то беседовали, сидя в саду, а потом они с Шеритрой, сопровождаемые Бакмут и стражником, скрывались в каком-нибудь отдаленном уголке. Тогда Хаэмуас и Табуба могли удалиться в домик для наложниц, где в ее тихой спальне предавались любви, а сквозь жалюзи на окнах проникал рассеянный солнечный свет, озарявший тусклым золотом ее обнаженное, покрытое потом тело, и Хаэмуас мог на время позабыть о своей непокорной семье. Потом они вместе купались, стоя обнаженными на большом камне в купальне, пока слуги обливали их водой. Часто Хаэмуас сам промывал волосы Табубы, с восторгом отдаваясь изысканному чувственному наслаждению, когда между пальцев скользили эти густые влажные пряди.
К вечерней трапезе часто собирались важные гости, и их-то Табуба неизменно очаровывала своей живостью, остроумием и меткими замечаниями. Хаэмуас с тревогой посматривал на Нубнофрет, в чьей власти было запретить Табубе присутствовать на подобных приемах, но Старшая жена хранила спокойное молчание, и вот гости покидали его дом, полные зависти к Хаэмуасу, обладателю двух этих женщин, столь разных и столь богато одаренных, каждая по-своему, с которыми этому человеку повезло делить жизнь.
Дни Хаэмуаса утратили свою прежнюю спокойную размеренность, но он был этому только рад. Он уже начал думать, что все в конце концов будет хорошо, когда однажды Табуба, отложив в сторону легкую метелку, которой она тщетно пыталась разогнать черные тучи вьющейся вокруг мошкары, с серьезным видом повернулась к нему. Они отдыхали, разложив на траве в тени деревьев циновки и подушки, у самой границы сада с северной стороны дома. Покои для Табубы были построены, весь мусор уже вынесли, и теперь настала очередь садовников – они разбивали яркие цветочные клумбы, так радующие глаз на фоне ослепительно белых стен нового жилища. Сами комнаты пока стояли пустыми, но не далее как завтра ожидалось прибытие целого отряда мастеровых, которые должны были, выслушав пожелания Табубы по поводу обустройства ее нового жилища, немедля приступать к работе. Хаэмуас давно сказал ей, что она может распоряжаться всем по своему усмотрению. Он был уверен, что она и теперь проявит столь ценимый им вкус к простым, но изысканным в своей простоте вещам, который чувствовался во всякой мелочи в убранстве ее дома. Она в ответ игриво заметила, что простое не значит недорогое, на что он лишь пожал плечами и сказал, чтобы она не беспокоилась о пустяках. Теперь же он отложил в сторону гроздь черного винограда, половину ягод с которой уже успел отправить в рот Табубе, и приготовился в очередной раз обсуждать ее планы.
– Нет, ничего не говори! – сказал он с улыбкой. – Мне знакомо это выражение у тебя на лице, дорогая сестра. Ты хочешь, чтобы ложе изготовили из древесины акации, а не из кедра!
Она быстро провела рукой по его обнаженному бедру.
– Нет, Хаэмуас, я собираюсь поговорить с тобой вовсе не о моих новых покоях. Мне так не хотелось затевать этот разговор. Мне тяжело признаваться, что я оказалась неспособна сама во всем разобраться, но я несколько сбита с толку, и мне неприятно… – Она замолчала и опустила взгляд.
Хаэмуаса охватила тревога.
– Говори же, – просил он. – Табуба, я сделаю для тебя все, ты же знаешь! Тебе здесь плохо?
– Конечно нет! – быстро проговорила она. – Я самая счастливая, самая горячо любимая женщина во всем Египте. Но дело в том, царевич, что мне нужны собственные слуги.
Хаэмуас нахмурился, не до конца понимая, о чем речь.
– Твои слуги? Они что, ленятся? Они грубо себя ведут? Не могу представить себе, чтобы в доме у Нубнофрет слуги были подвержены подобным порокам!
Табуба явно старалась подобрать верные слова, она сидела, опустив голову, чуть приоткрыв губы и напряженно всматриваясь в даль.
– Нет, они безупречны и прекрасно вышколены, – начала она в задумчивости, от которой Хаэмуаса бросило в жар. – Но, на мой вкус, они чересчур разговорчивы и шумливы. Они то и дело стараются сказать что-то мне в ответ. Женщина, которая накладывает мне краску на лицо, все время о чем-то болтает, служанки позволяют себе высказываться по поводу моих нарядов и украшений, а управляющий интересуется, что я желаю есть или выпить.
Недоумение Хаэмуаса все возрастало.
– Но, любимая, – начал он, – ты считаешь, они обращаются к тебе недостаточно почтительно?
Она нетерпеливо прищелкнула пальцами, унизанными золотыми украшениями.
– Да нет же, нет! И все же я привыкла к слугам, которые вообще ничего не говорят, которые просто исполняют все, что им приказано. Пойми, Хаэмуас, мне не хватает своих людей.
– Так попроси Нубнофрет, чтобы отозвала слуг и позволила тебе привезти из дома тех, кого ты сама пожелаешь, – сказал Хаэмуас. – Это такой пустяк, Табуба, что здесь не о чем даже и говорить.
Она закусила губу. Руки безвольно упали на колени, укрытые белым одеянием.
– Я пыталась говорить об этом с Нубнофрет, – тихо произнесла она. – Но царевна отказала мне в моей просьбе, не объясняя причины. Она сказала только, что во всей стране не найдется столь искусной прислуги, как в ее доме, и что, возможно, я сама просто не умею с ней обращаться. Прости меня, Хаэмуас. Я понимаю, что не должна тревожить тебе этими пустяками, что подобные дела я и Нубнофрет должны улаживать между собой. И я не хочу оскорблять ее тем, что жалуюсь тебе как высшему судье в этом доме, или даже тем, что вообще предпринимаю какие-то шаги по собственному усмотрению, но все же мне кажется, я вправе желать, чтобы меня окружали люди, к которым я привыкла.
– Конечно, ты права. – Хаэмуаса потрясло поведение Нубнофрет. Несмотря на всю ее нелюбовь к Табубе, подобная мелочность никогда не была ей свойственна, и это сбивало с толку. – Сегодня же поговорю об этом с Нубнофрет.
Табуба протестующе подняла руку.
– О, прошу тебя, любимый, не делай этого! Прошу тебя. Путь к миру и спокойствию не может лежать через тернии неверности. Нубнофрет не должна думать, будто ее власть в этих стенах может по моему первому слову подвергаться сомнению. Я слишком уважаю ее, чтобы допустить хоть тень подобного подозрения. Просто посоветуй мне, как лучше еще раз попытаться заговорить с ней об этом.
– Ты – само совершенство, ты мудра, добра и внимательна, – сказал Хаэмуас. – Но это дело предоставь мне. Я хорошо знаю Нубнофрет. Я могу выяснить, какими мотивами она руководствовалась, даже не упоминая о том, что ты жаловалась мне на ее решение. От ее имени, Табуба, я приношу тебе
