движения ее образ дрогнет и растворится в воздухе. – Это не я нашел ее. Сама судьба отыскала ее, а потом выбросила меня к ее берегу, словно тонущего моряка, которого море выплюнуло на пустынную полоску земли. Она узнала меня? А Амека? Конечно же, она узнала Амека!» Он смотрел, как женщина спокойно перевела взгляд на начальника стражи, потом вновь взглянула на него самого. Теперь улыбка ее сделалась еще более открытой, и Хаэмуас вдруг почувствовал, что ему страшно услышать ее голос.
– Приветствую тебя, царевич, добро пожаловать в мой дом, – сказала она. – Для меня большая честь, что ты соблаговолил лично прийти и осмотреть меня, и я смиренно прошу у тебя прощения за беспокойство и доставленные неудобства.
У нее был хорошо поставленный голос, который привык отдавать приказания, приветствовать посетителей и развлекать гостей. Хаэмуас подумал о том, как бы этот голос звучал в минуты страстной нежности. Он поставил на пол сумку, склонился над ее больной ногой и сжал челюсти. Потом он заставил себя заговорить. В ее речи Хаэмуас различил едва заметный акцент. Как и в речи ее сына – теперь он понял это совершенно отчетливо. Однако этот выговор совсем не похож на речь тех чужеземцев, с кем Хаэмуасу доводилось когда-либо общаться.
– Никакого беспокойства, – ответил он. – Хармин сообщил мне о тех средствах, которые вы применяли, и мне ничего не оставалось делать, как приехать сюда самому, чтобы оказать тебе помощь.
Он принялся развязывать бинты на ноге, изо всех сил стараясь унять дрожь в руках. «Через какую-то секунду я коснусь ее тела, – думал он. – Держи себя в руках, лекарь! Она твоя пациентка!» Его грудь наполнилась ароматом ее духов – легким, но с привкусом мускуса. Он почувствовал мирру и какой-то еще незнакомый и непривычный запах. Хаэмуас не отводил взгляда от повязки.
Вот наконец бинты упали на пол, и Хаэмуас сделал над собой усилие, чтобы скрыть волнение. Он аккуратно ощупал распухшую, покрасневшую кожу там, где образовалось вздутие. Насколько он мог судить, от инфекции или заражения не осталось и следа, но рана, хотя и сухая, тем не менее не закрывалась. На ощупь кожа была прохладной, почти холодной.
– В ране нет инфекции, – объявил Хаэмуас, подняв глаза на женщину и продолжая сидеть перед ней на полу. – Ты не испытываешь жжения?
– Не испытываю. Хармин, наверное, немного перестарался, когда упрашивал тебя приехать сюда лично. Прошу прощения. Но рана почему-то никак не затягивается.
Обеими руками она откинула назад волосы, и взору Хаэмуаса открылись ее маленькие уши. Он заметил, что на ней тяжелые серебряные серьги с бирюзой в виде двух анков, украшенные фигурками жуков- скарабеев. При виде этих жуков Хаэмуас вспомнил, сколько усилий он приложил, стремясь разрушить действие заклинания, содержавшегося в таинственном и непонятном свитке, вспомнил и о том, как потом провел ночь с Нубнофрет, уничтожив тем самым свою защиту.
– Сколько времени это продолжается? – спросил он.
Женщина пожала плечами, и легкая ткань скользнула вниз, обнажив манящую ложбинку на груди.
– Примерно две недели. Дважды в день я делаю ванночки, после чего прикладываю повязку из смеси молока, меда и ладана, чтобы рана подсыхала, но, как ты сам видишь… – Она повела рукой, показывая на больную ногу, и Хаэмуас почувствовал, как кончиками пальцев она слегка коснулась его головного убора. – …мое лечение не приносит результатов.
Ее рана несколько озадачила Хаэмуаса. По цвету кожи казалось, что ткани уже начали отмирать.
– Мне кажется, следует зашить края раны, вооружившись для этого иголкой с ниткой, – произнес наконец он, поднимаясь. – Будет больно, Табуба, но я могу дать тебе выпить маковой настойки, чтобы притупить боль.
– Хорошо, – сказала она почти безразлично. – Я, конечно, сама виновата. Слишком много хожу босиком.
«Голые ноги, босые ступни. – Опять эти мысли вернулись к Хаэмуасу. – Нубнофрет, босая, бежит впереди меня, когда Шеритре приснился дурной сон. И ты, Табуба, босая, в своем белом одеянии старинного фасона, такая влекущая… Не может быть сомнений, ты узнала Амека!»
Все необходимое у Хаэмуаса было с собой. Он попросил, чтобы принесли огня, и приготовил на маленькой горелке настойку из мака. Табуба молча наблюдала за его действиями, а он продолжал работать, зачарованный таинственной и загадочной атмосферой этого тихого необычного дома.
Когда настойка была готова, он протянул чашу Табубе, и женщина послушно выпила. Хаэмуас ждал, чтобы проявилось одурманивающее действие мака, а сам тем временем подбирал подходящую иглу.
Хармин давно уже покинул их, а Амек встал на страже у двери в комнату. Воин стоял не шевелясь, но Хаэмуас все равно ощущал его недовольство. Именно из-за этой женщины господин поднял на него руку.
Хаэмуас заставил себя не думать ни о чем, кроме предстоящей операции. Осторожно и аккуратно он накладывал шов на рану. Табуба ни разу не вздрогнула, не издала ни звука. Один раз он оторвался от работы, чтобы посмотреть на нее, и встретился взглядом с ее глазами, устремленными на него. Этот взгляд не был затуманен маковым питьем, глаза смотрели на него внимательно и с интересом; в них, показалось Хаэмуасу, как будто даже светилась улыбка. Но, конечно же, ему это только показалось. Он продолжил работу, а потом обернул ногу чистой полотняной тряпицей и посоветовал продолжать делать припарки.
– Через несколько дней я приеду, чтобы еще раз осмотреть рану, – сказал он.
Женщина кивнула, сохраняя полное спокойствие.
– У меня слабая чувствительность к боли, – сказала она ему, – а также, к сожалению, и к маку. Царевич, не желаешь ли выпить со мной вина?
Он кивнул, и она громко хлопнула в ладоши. В комнату плавно вошла служанка, и пока Табуба отдавала распоряжения принести еще одно кресло и откупорить сосуд с вином, у Хаэмуаса впервые появилась возможность оглянуться вокруг.
Ее комната была небольшого размера, с голыми стенами; здесь царила прохлада. У высокого ложа, в отличие от всего убранства комнаты, украшенного богатой позолотой, на столике стоял светильник. На постели в беспорядке лежали груды подушек и покрывал. Хаэмуас отвел взгляд. Множество вопросов роилось у него в голове. «Твой муж здесь, с тобой? Зачем вы приехали в Мемфис? Ты поняла, что это я послал тогда к тебе Амека? И теперь ты, в свою очередь, послала за мной Хармина? Для чего?» Принесли кресло, открыли вино. Хаэмуас был рад, что может удобно устроиться. Он сидел, обхватив обеими руками чашу. Он размышлял о том, как задать ей все эти вопросы, но она его опередила.
– Царевич, я должна тебе кое в чем признаться, – сказала она. – Я сразу узнала твоего стражника, едва только он ступил на порог этой комнаты, и, конечно же, я поняла, кто послал его ко мне с этим дерзким предложением.
Хаэмуас вспыхнул, но заставил себя не отводить взгляда от ее насмешливых глаз. Дерзкое предложение. Он чувствовал себя словно провинившийся ребенок.
– Я, разумеется, ответила отказом, – продолжала она ровным голосом. – И хотя в ту минуту мое тщеславие было польщено, я очень скоро забыла об этом происшествии. Потом я поранила ногу. А ты лучший лекарь во всем Египте… – Она пожала плечами, словно признаваясь, что совершила легкомысленную оплошность. – И лишь когда твой слуга вошел ко мне в комнату, я вспомнила о той старой встрече. Прошу прощения за резкий отпор.
– Резкий отпор! – горячо запротестовал Хаэмуас. – Это я должен просить у тебя прощения. Никогда прежде я не совершал таких необдуманных поступков, но, понимаешь ли, я несколько раз видел тебя – сначала на рынке, потом в храме Птаха. Тогда я предпринял поиски, но они не увенчались успехом. Мои намерения…
Она подняла руку, выставив вперед ладонь.
– В намерениях могущественного царевича, сына фараона, ни один человек не смеет усомниться, – закончила она за него. – Я слышала, царевич, что ты не только большой знаток истории, но и приверженец древних устоев. Если бы твой слуга сказал мне, кто ты, я бы непременно свернула с дороги, чтобы приветствовать тебя. Поскольку и я люблю погрузиться в таинственные глубины египетского прошлого, я была бы рада поговорить с тобой кое о чем. А пока могу только выразить благодарность за сегодняшнее долготерпение.
Она словно вся дышала изяществом, немного смущалась, и ее неотразимые чары были в эту минуту слегка приглушены тенью тревоги и озабоченности о том, чтобы ее поняли и простили. Хаэмуасу хотелось
