погладить ее руки, тревожно сжатые на коленях, утешить ее и успокоить.
– Для того чтобы загладить свою бестактность, – заговорил он, – приглашаю тебя через две недели отобедать со мной и моей семьей. Прошу, соглашайся. Возьми с собой Хармина и, конечно же, своего мужа.
В ее глазах заиграла улыбка, но губы остались неподвижными.
– Я вдова, – сказала она, и Хаэмуас едва сдержал судорожный вздох. – Мой муж умер несколько лет назад. Мы с Хармином живем вместе с моим братом, Сисенетом. Он сегодня уехал в город, но сейчас должен уже вернуться. Не желает ли царевич познакомиться с ним?
Хаэмуас кивнул. Табуба бросила взгляд на дверь.
– Хармин, найди своего дядю, – попросила она, и Хаэмуас понял, что молодой человек некоторое время назад бесшумно вошел в комнату и стоял, подобно воину, скрестив на груди руки и широко расставив ноги. Хаэмуас с неприязнью подумал о том, давно ли он здесь стоит и что именно успел услышать.
Хармин выскользнул из комнаты. Хаэмуас потягивал вино, наслаждаясь богатством букета. Он высказал свое мнение Табубе, и та улыбнулась.
– У царевича весьма тонкий вкус, – заметила она. – Это – «Отличное вино с западной реки» урожая пятого года.
– Пятого года правления моего отца?
– Да, – чуть подумав, ответила она.
Значит, этому вину сейчас двадцать восемь лет. Оно, должно быть, стоило Табубе и ее брату целого состояния, если только они не хранили где-нибудь у себя целый запас такого вина с самого пятого года правления Рамзеса. Такое объяснение представлялось ему более правдоподобным. Это вино было по- прежнему самым лучшим и наиболее популярным у знати даже, как он предполагал, и в далеком Коптосе. Хаэмуас медленно смаковал вино.
Вскоре вернулся Хармин. С ним был невысокий, худощавый человек с тонким, удлиненным лицом и изящными движениями, свойственными его сестре. В отличие от племянника, Сисенет брил голову и носил парик простой формы, украшенный единственной лентой белого цвета.
Хаэмуас, сидя поджидая, пока вновь вошедший обратится к нему с подобающими словами приветствия и почтения, смутно припоминал, что где-то ему уже доводилось видеть это лицо. И дело не в том, что его с Табубой роднили и разрез темных глаз, и красивый изгиб подвижного рта. Хаэмуас смотрел, как Сисенет приближается к нему, низко склонившись и вытянув руки – традиционная форма выражения покорности и почтения, – и думал о том, что этот человек кажется ему знакомым по каким-то совершенно иным причинам, нежели простое сходство с сестрой. Но размышлял он об этом недолго. Царевич подал Сисенету знак подняться и заглянул в его взволнованные, настороженные глаза. В облике этого человека, от всего сердца приветствующего Хаэмуаса, тем не менее читалась некая подозрительная сдержанность, которая, как решил Хаэмуас, не покидала Сисенета никогда. Царевич, занимая более высокое положение, заговорил первым, как того требовали обычаи и правила.
– Я рад знакомству с тобой, Сисенет. Мне очень нравится твой дом, и я завидую царящему здесь уединению и покою. Прошу тебя, садись.
Сисенет уселся, поджав под себя ноги. Он смотрел на Хаэмуаса и Табубу. Он слегка улыбнулся.
– Благодарю тебя, царевич. Это уединение кажется нам более предпочтительным, нежели шум и суета горда. Хотя иногда мы переправляемся на противоположный берег. Могу ли я узнать твое мнение о порезе моей сестры?
Некоторое время они беседовали, потом Хаэмуас допил вино и поднялся с места. Сисенет немедленно вскочил на ноги.
– Через две недели жду всех вас к обеду, – повторил царевич свое приглашение, – но я сам вернусь к вам через несколько дней, чтобы еще раз взглянуть на твою рану, Табуба. Благодарю вас за гостеприимство.
Хармин проводил его до берега. Они прошли через пальмовую рощу, теперь погруженную в сумеречный свет, и юноша пожелал царевичу хорошо провести остаток вечера.
Хаэмуас очень удивился, когда понял, сколько времени миновало с тех пор, как он ступил на этот причал. Солнце уже село за крышами Мемфиса, и закатный свет украсил резкими остроконечными тенями фигуры пирамид, возвышавшихся над Саккарой. Нильская вода больше не пропускала в себя солнечные лучи, а лишь отражала темное, быстро чернеющее небо. Дома уже, должно быть, подают обед.
– Прикажи матросам, пусть зажгут факелы, – распорядился Хаэмуас, обращаясь к Амеку.
Царевич стоял у лееров и смотрел, как его лодка отчалила от маленькой пристани и направилась к западному берегу. Внезапно его охватила неодолимая усталость – и физическая, и душевная. Он чувствовал себя так, словно пробежал не один десяток миль по бескрайнему песку под палящим солнцем пустыни или же провел целый день, разбирая письмена длинного и особенно сложного свитка.
«Я нашел ее, – говорил он себе, но навалившаяся усталость не давала ему насладиться одержанной победой, ощутить радость, которую он ожидал. И эта женщина его не разочаровала. – Она не сварливая простолюдинка и не холодно-надменная придворная красавица, она – умная и любезная женщина из благородной семьи. Чем-то она напоминает мне Шеритру». В ушах у него снова раздался голос дочери, жалобный и словно молящий о чем-то, но теперь в нем был ясно различим намек на нечто новое – на необузданную страстность, словно во время своей песни Шеритра исполняла пылкий женственный танец. Хаэмуас тяжело облокотился о позолоченный леер. Ему хотелось лечь в постель.
Он вошел в столовую со множеством извинений на устах, но Нубнофрет властным жестом остановила его и указала место за своим столиком. Они втроем уже закончили первые два блюда и приступили к третьему. Звучала арфа. Жена Хаэмуаса отложила на блюдо кусок рыбы, который уже собиралась отправить в рот, и ополоснула пальцы в чаше с водой.
– Иб сообщил мне, что тебя срочно вызвали к больному. Ты выглядишь усталым. Садись и обедай.
У него вдруг разыгрался зверский аппетит. Быстрым движением Хаэмуас отбросил прочь венок из свежих цветов, который должен был надеть, и приказал подавать еду.
– И как? – спросила его Нубнофрет, едва только он приступил к салату. – Интересный случай?
– У тебя почти не осталось теперь интересных больных, правда, отец? – вступил в разговор Гори. – Я думаю, тебе уже знакомы все болезни и недуги, какими страдают жители Египта, равно как любые несчастные случаи и происшествия.
Ты прав, – ответил Хаэмуас. – Нет, Нубнофрет, случай вовсе не интересный, рана на ступне, а вот люди, с которыми я познакомился, – очень. – И он занялся едой, тщательно пережевывая мясо и поворачивая тарелку то одной, то другой стороной, чтобы не встречаться с женой глазами. – Там живут мужчина и его сестра с сыном, они недавно переехали сюда из Коптоса, как ни удивительно это может показаться. Нет сомнения, это благородное семейство, они ведут свой род от древних времен, предшествовавших еще Осирис Хатшепсут. Сестра интересуется историей. Я пригласил их к нам на обед через две недели.
Внезапно ему пришло в голову, что Табуба беседовала с ним и со своим братом, никак не выказывая, что страдает от боли после операции. Она улыбалась и даже смеялась, положив забинтованную в чистую тряпицу ногу на высокую подставку. Либо у нее на самом деле очень невысокая чувствительность, как она сама объяснила, либо же она обладает способностью тщательно скрывать страдания, как того требуют правила хорошего тона, предписывающие оказывать особые почести высокому гостю. «Какой же я глупец, – сокрушался Хаэмуас. – Надо было уходить немедленно, а не сидеть там, потягивая вино, пусть и великолепное, и не вести любезные разговоры. Я должен был сам встать и уйти, а не предоставлять им права отпустить меня».
– Пригласил на обед? – переспросила Нубнофрет. – Это совсем на тебя не похоже, Хаэмуас. Значит, они и вправду чем-то поразили тебя, если удостоились такой редкой чести.
Только теперь он осмелился поднять на нее глаза.
– Да, произвели.
– В таком случае предупреди меня, пожалуйста, за три дня. Шеритра, выпрями спину. Ты согнулась, как горбатая обезьяна.
Девочка машинально выполнила указание матери. Она сидела, не сводя глаз с отца, и Хаэмуас чувствовал, что она охвачена каким-то напряженным ожиданием. Потом она потупила взгляд.
Гори заговорил о своих планах по поводу будущей гробницы. Подобно всем жителям Египта, он рано
