самому.
– Доброе утро, царевна, – ответил он серьезно, жестом показывая слугам, что сходни следует втащить на борт. Амек и воин встали на страже по обе стороны лодки, и Хармин провел Шеритру к каюте.
Их семейное судно не было таким большим и роскошным, как лодка Хаэмуаса, но оно было украшено стягами золотой ткани, на которой изображалось Око Гора. Занавеси в каюте также были изготовлены из золотой ткани и украшены серебряной бахромой. Шеритра села на предложенный Хармином стул и исподволь наблюдала, как сам он устраивается на полу, собрав вместе несколько подушек. Он предложил ей холодной воды и нарезанное тонкими ломтиками мясо, вымоченное в вине и чесночной приправе.
Его наряд своей простотой перекликался с нехитрым убранством лодки – белая юбка, лишенная украшений, прикрывала длинные ноги, обутые в прочные кожаные сандалии, но его пояс украшала изысканная бирюза. Такая же бирюза была вправлена и в широкие серебряные браслеты, и висела на легкой подвеске на его загорелой груди. На спине, между подвижных лопаток, красовалась длинная нить с нанизанными на нее крошечными фигурками обезьян – животных бога Тота, которые призваны были защитить человека от заклятий, способных нанести удар со спины.
– Нил иногда очень напоминает по цвету твои бирюзовые амулеты, – робко заметила Шеритра, вновь охваченная смущением. – Это очень старые камни, не так ли? Теперь часто попадаются негодные экземпляры, голубые, не такие, как древние, с хорошо различимым зеленым отливом. Их так любит мой отец.
Хармин сидел на подушках, обхватив колени руками и весело глядя на нее снизу вверх. Его подведенные сурьмой глаза светились.
– Ты права. Уже многие сотни лет эти камни принадлежат нашей семье, и ценность их очень велика. Они перейдут по наследству к моему старшему сыну.
Шеритра почувствовала, как щеки у нее залились краской.
– Я думала, мы будем сегодня ходить пешком, – быстро проговорила она, – хотя и катание по Нилу – это огромное удовольствие. – Она сделала большой глоток воды, и пожар, вспыхнувший на щеках, стал мало- помалу утихать.
– Да, мы обязательно пройдемся пешком, и к вечеру, возможно, ты захочешь поскорее вернуться на борт, – поддразнивал ее Хармин. – Я просто хотел избавить тебя от дневной жары и пыльной дороги в Мемфис. И потом, если городские площади и базары покажутся нам слишком шумными или скучными, мы в любую минуту сможем вернуться на лодку. Смотри! Мы как раз проплываем мимо канала, ведущего к древнему дворцу Тутмоса Первого. Ты, наверное, бывала там бесчисленное множество раз во время визитов в Мемфис твоего дедушки.
Да, бывала, – начала Шеритра. И, сама не заметив как, она принялась болтать о Рамзесе и его придворных, о государственных занятиях отца, о дворцовой жизни. – На самом деле все вовсе не так замечательно, как может показаться со стороны, – печально заметила девушка. – И повседневная жизнь, и мое обучение регламентированы куда жестче, нежели занятия какой-нибудь обычной девушки из знатной семьи. А теперь, когда мои мучения позади и хочется думать, что наступила свобода, передо мной встает безрадостная перспектива – обручение и замужество, статус жены какого-нибудь знатного наследника и продолжение династии Рамзеса. Я вовсе не против замужества как такового, мне просто мучительно думать, что мой будущий муж никогда меня не полюбит. Да и как меня любить! Я больше похожа на крестьянскую дочь, чем на царевну!
Ее голос звучал все громче и громче, она разволновалась, сама того не замечая, и только когда Хармин протестующе поднял руку, она осознала, какие именно слова сорвались у нее с губ. В то же мгновение она поспешно закрыла лицо руками.
– О, Хармин! – воскликнула она. – Мне так жаль. Сама не понимаю, почему это вдруг я с тобой так разоткровенничалась.
– А я знаю почему, – спокойно произнес он. – Во мне есть нечто такое, отчего ты стала доверять мне с самой первой нашей встречи, так ведь, Солнышко?
– Солнышко – этим именем называет меня только отец, – слабым голосом произнесла девушка.
– А мне можно тоже так тебя называть? Она молча кивнула.
– Вот и хорошо. Знаешь, у меня такое чувство, будто мы знакомы с тобой со школьных лет. Мне легко с тобой, а тебе – со мной. Я твой друг, Шеритра, и сегодня, сейчас мне ничего больше не надо, лишь только быть здесь, рядом с тобой, и смотреть, как солнце отражается в воде, а на пыльном берегу сотни человеческих ног поднимают столбы песка.
Она молчала, глазами как будто следуя за его описаниями, а мыслями погрузившись в скрытый смысл его слов. За всю свою жизнь она испытывала доверие лишь к одному мужчине – своему отцу, и он заслужил это доверие и уважение своими поступками. Прочие же мужчины, кратковременно возникавшие на ее жизненном горизонте, не вызывали у девушки ничего, кроме тайного, скрытого презрения, – тому способствовали сопутствующие им скука, нежелание и неспособность рассмотреть ее ум и дарования, их плохо скрытое презрение к ней за ее невзрачную внешность. Она понимала, что приблизилась к опасной черте – когда ее чувство к Хармину окрепнет настолько, что будет способным поглотить ее всю без остатка, и это изменит всю ее жизнь и ее саму. Уже сейчас она испытывала к нему искреннее уважение за его честность, за то, как просто и безыскусно он объяснил ей, что внешность не имеет для него ни малейшего значения, сумев при этом затронуть в ее душе те тайные струны, что до сей поры звучали лишь для одного Хаэмуаса.
«Друг. Что он имел в виду, называя себя ее другом? Один ли только разум, родство душ кажутся ему привлекательными? Вообще-то, надеяться можно только на это», – печально размышляла девушка. Но сердце ее забилось сильнее, когда он заговорил вновь:
– Твоя кожа прозрачна, словно жемчужина, – прошептал он. Она резко обернулась и заметила, что его черные глаза устремлены на нее. – В твоих глазах, царевна, светятся радость, жажда жизни, едва лишь тебе стоит дать волю чувствам, и твоя ка открывает свое истинное лицо. Прошу тебя, не прячь больше свою душу.
«Я сдаюсь, – думала Шеритра, охваченная паникой. – Разум уже покидает меня. Но, Хармин! Заклинаю тебя именем Хатхор, не теряй головы! Я готова открыть тебе свое истинное лицо, то, что я всю жизнь так яростно защищала от чужого взгляда, и сейчас еще не время выставлять мою душу на всеобщее обозрение».
– Спасибо, Хармин, – ответила она спокойным голосом, а потом вдруг весело улыбнулась ему. – От тебя я больше не буду прятаться. А до остального Египта мне и дела нет.
Он рассмеялся и набросился на холодную говядину, подцепляя куски маленьким кинжалом с серебряной рукоятью, угощая и Шеритру время от времени таким же способом, а она, внезапно ощутив зверский голод, не успевала жевать.
Они пришвартовались у южного причала в той части города, где селились чужеземцы, и Хармин, вместо того чтобы направиться через Пер-нефер к центру, повернул на юг. Шеритра чуть встревожилась. Никогда прежде она не заходила, особенно пешком, в эти края, так и бурлящие жизнью, и только грозные фигуры Амека и второго воина, возвышавшиеся впереди и сзади, внушали ей уверенность. Хармин, аккуратно поддерживая ее под локоть, защищал тем самым от случайных толчков и прикосновений любого прохожего. Время от времени он ободряюще улыбался девушке, и вскоре ее тревоги развеялись.
Они пробирались по узким, запруженным повозками улицам, и к Шеритре постепенно возвращалось ощущение радости жизни. Хурриты, ханаанеи, сирийцы, семиты, – ошеломляющий гомон множества наречий звенел у нее в ушах. Прилавки на базарах ломились под грудами товаров: рулоны тканей всевозможных цветов, искусной выделки; яркие украшения, фигурки богов, почитаемых в разных странах, изготовленные из всевозможных пород дерева и камня, бесчисленное множество вещей, полезных в хозяйстве.
Они с Хармином проходили мимо лавчонок, смеясь, рассматривали разложенные товары, в шутку торгуясь и прицениваясь. Спустя некоторое время Шеритра заметила, что толпа вокруг стала редеть и теперь можно было рассмотреть улицу, по которой они шли; а впереди, в ярком свете дневного солнца, возвышалась вылепленная из глины стена и в ней – открытые ворота.
– Что это? – с интересом спросила Шеритра. Хармин смахнул пылинку с ее волос.
– Это храм ханаанской богини Астарты. Хочешь, зайдем? Шеритра в нерешительности
