Наука логики

деятельность, протекающую в отдельной голове, и потому непосредственно фиксируемую в виде и образе «немой речи», «немого монолога», в виде и образе «высказывания» и цепочки таких «высказываний», и сопоставлять гегелевскую Логику с так понимаемым «мышлением», то она и в самом деле покажется чистым и абсолютным мистическим бредом, описанием «несуществующего предмета», выдуманного объекта — и только,

Если же сопоставлять гегелевское изображение с тем самым предметом, который в ней на самом деле и изображен — с мышлением, реализованным и реализуемым в виде Науки и Техники, в виде реальных поступков и действий человека («мыслящего существа», «субъекта»), целенаправленно изменяющего как внешнюю природу, так и природу своего собственного тела, то в труднопонимаемых оборотах гегелевской речи сразу же начинает просматриваться смысл куда более земной и глубокий, чем в псевдоздравомыслящей «логике науки».

Одновременно с этим становятся заметными и те «белые пятна», которые зияют в гегелевском изображении этого реального предмета, мышления, и которые Гегель вынужден маскировать вычурными оборотами речи, иногда даже просто с помощью лингвистической ловкости и непереводимой на русский язык игры немецкими словами, доставляющей массу мучений переводчикам его «Науки логики».

Дело в том, что идеализм, т. е. представление о «мышлении» как о всеобщей способности, которая лишь «пробуждается» в человеке к самосознанию, а не возникает в точном и строгом смысле на почве определенных — вне и независимо от него складывающихся — условий, приводит к ряду абсолютно неразрешимых проблем и внутри самой логики. И эти-то неразрешенные им, а на почве идеализма и принципиально неразрешимые, проблемы Гегель и вынужден «решать» чисто- лингвистическими средствами, т. е. просто увиливая от них с помощью иногда остроумных, иногда — просто невразумительных оборотов речи.

Всмотримся чуть пристальнее в его понимание мышления. Гегель безусловно делает колоссальной важности шаг вперед в его понимании, когда устанавливает, что это «мышление» осуществляется отнюдь не только в виде «слов» и «цепочек слов» («высказываний» и «силлогизмов»), но и в виде «дел», в виде поступков человека и актов его труда, деятельности, непосредственно формирующей естественно- природный материал. В соответствии с этим «формы мышления» — как логические формы — и понимаются им как всеобщие формы всякой активно-целенаправленной деятельности человека, в каком бы материале в частности они ни «воплощались», будь то слова или вещи.

Логическая категория (логическое понятие) — это абстракция, одинаково охватывающая обе частные формы выражения «мышления вообще», и потому, естественно, равно игнорирующая «специфические особенности» каждой из обеих форм, взятых порознь. Именно поэтому в ней и выражена «суть речей и вещей» — а не только «вещей» и не только «речей», внутренняя форма движения и того и другого. В «логосе» — в «разуме» — выражены в логическом аспекте (в отличие от психологически- феноменологического) одинаково «Sage und Sache» — «вещание и вещь», или, скорее, «былина и быль»[10].

Кстати — весьма характерный для Гегеля (пример) игры словами, игры, высвечивающей однако генетическое родство выражаемых этими словами представлений. «Sage» — сказывание, сказание, вещание — откуда «Сага» — легенда о подвигах, былина; «Sache» — ёмкое слово, означающее не столько единичную чувственно-воспринимаемую вещь, сколько «суть дела», «положение вещей», «существо вопроса», фактическое положение дел (вещей), всё то, что есть или было на самом деле, «быль». Русскому слову «вещь» буквально соответствует в немецком языке «Das Ding». Эта этимология используется и в «Науке логики» для выражения очень важного оттенка мысли, который в ленинском переводе и в ленинской — материалистической — интерпретации звучит так: «С этим введением содержания в логическое рассмотрение предметом становятся не «Dinge», a «die Sache, der Begriff der Dinge. — He вещи, а законы их движения, материалистически»[11] .

Однако же, делая колоссальнейшей важности шаг вперед в понимании «логических форм» мышления, Гегель останавливается на полпути и даже возвращается назад, как только перед ним встает вопрос о взаимоотношении указанных «внешних форм» мышления, — чувственно-воспринимаемых предметных форм «воплощения» деятельности духа (мышления), его «наличного бытия» или «существования», в которых он — мыслящий дух человека — становится для самого себя предметом рассмотрения.

Отказываясь считать слово (речь, язык, «сказывание») единственной формой «наличного бытия духа», Гегель, тем не менее, продолжает считать его преимущественной, наиболее адекватной своей сути, формой, в виде которой мышление противополагает себя самого — себе самому, чтобы рассмотреть само себя как нечто «иное», как некоторый отличный от самого себя предмет, чтобы на само себя взглянуть как бы со стороны.

«В начале было Слово», в применении к человеческому мышлению (мыслящему духу человека) Гегель сохраняет этот тезис Евангелия от Иоанна нетронутым, принимая его как нечто самоочевидное, и делая его основоположением (аксиомой) всей дальнейшей конструкции, точнее «реконструкции» развития мыслящего духа к самосознанию, к самопознанию.

Мыслящий дух человека пробуждается впервые (т. е. противополагает себя — «всему остальному») именно в Слове, через Слово — как способность «наименовывания», а потому и оформляется прежде всего как «царство Имён», названий. Слово и выступает как первая, и по существу и по времени — «предметная действительность мысли», как исходная и непосредственная форма «бытия духа для себя самого». Это — форма, в которой «мыслящий дух», противополагая самого себя — самому же себе, остается, тем не менее, «внутри себя самого».

Наглядно это выглядит так: один «конечный дух» («мышление индивида») в Слове и через Слово делает себя предметом для другого такого же «конечного духа». Возникнув из «духа», как определенным образом артикулированный звук — Слово — будучи «услышанным» — опять превращается в «дух» — в состояние «мыслящего духа» другого человека. Колебания воздушной среды (слышимое слово) и оказываются в этой схеме чистым посредником между двумя состояниями духа, — способом отношения духа к духу, или, выражаясь гегелевским языком — духа к самому себе.

Слово (речь) и выступает здесь как первое орудие внешнего воплощения мышления, которое мыслящий дух создает «из себя», чтобы для самого себя (в образе другого мыслящего духа) стать предметом.

Реальное же орудие труда, каменный топор или зубило, скребок или соха, в составе этой конструкции начинает выглядеть как второе и вторичное — производное — орудие того же самого процесса «опредмечивания», процесса «опосредования» мышления с самим собой, как чувственно-предметная метаморфоза мышления.

Эта схема, яснее всего очерченная в «Иенской реальной философии», сохраняется далее и в «Феноменологии духа» и в «Науке логики». Состоит она в том, что «мыслящий дух» (или просто мышление) просыпается в человеке прежде всего как «наименовывающая сила» («Namengebende Kraft»), а затем уже, достаточно осознав себя в слове, приступает к созиданию орудий труда, жилищ, городов, машин, храмов и прочих атрибутов материальной культуры.

Таким образом, в слове и речи Гегель видит ту форму «наличного бытия» мыслящего духа, в которой тот выявляет свою творчески-созидающую силу (способность) раньше всего — до и независимо от реального формирования природы трудом. Последний лишь реализует то, что «мыслящий дух» открыл в самом себе в ходе проговаривания, в ходе диалога самого себя с самим собой. Но при таком освещении и сам этот «диалог» оказывается лишь монологом мыслящего духа, лишь способом его «манифестации».

В «Феноменологии духа» вся история и начинается поэтому с анализа противоречия, возникающего между «мышлением», поскольку последнее выразило себя, то, что в нем содержится, в словах «здесь» и «теперь» — и всем остальным, еще не выраженным в этих словах, его же содержанием. «Наука логики» тоже предполагает эту схему, содержит в своем начале ту же самую, только неявно выраженную, предпосылку, мышление, осознавшее и осознающее себя прежде всего в слове и через слово. Неслучайно