находится вне ее. Следовательно, и ее специфическое определение, выражающее ее суть, есть лишь особое определение тела в целом. Это — то ее свойство, в котором выражает не она себя, а через нее нечто другое.
Гегель иллюстрирует эту диалектику примером химика, который хочет понять, что такое «мясо», разложив его на химические элементы. «Но эти абстрактные вещества уже не суть мясо» [6] и даже не части мяса, а части любого другого «синтеза». Из их рассмотрения — даже исчерпывающе подробного — уже нельзя вычитать тех характеристик, благодаря наличию коих они составляли раньше именно «мясо».
Поэтому и Маркс, когда речь заходит об органическом целом, говорит не о «частях» его, а об абстрактных моментах, в которых и через которые осуществляется именно данное, живое и конкретное «целое», «тотальность», как любит говорить Маркс.
Конечно же, говорить о «меновой стоимости» как о «части» семьи, городской общины или любого другого общественного целого было бы просто нелепо, хотя односторонним отношением данного целого она и являлась. С другой же стороны, та же меновая стоимость оказывается в буржуазном обществе вовсе не «частичным», а всеобщим отношением между людьми. Здесь «форма стоимости продукта труда есть самая абстрактная и в то же время наиболее общая форма» [7] всего способа производства. Так что в одном контексте «абстрактное» может выступать как синоним «частичного», а в другом контексте — «общего». И там, и тут оно, это понятие, сохраняет один и тот же, вполне строго определенный смысл — объективно выделяющегося в «целом» момента, внутренне несамостоятельного, но внешне обособившегося формообразования, необходимого элемента данной структуры.
Такое понимание (и соответствующее словоупотребление) — вполне намеренное использование преимуществ гегелевского «языка» как языка диалектики. Как таковое оно свойственно отнюдь не одному Марксу.
То же и у Энгельса. Его положение о том, что «общий закон изменения формы движения гораздо конкретнее, чем каждый отдельный “конкретный” пример этого» [8], может показаться странным только тому читателю, который привык думать, будто «абстрактное» — это синоним «общего», «одинакового», «тождественного», а «конкретное» — лишь лишнее название для чувственно воспринимаемой единичной вещи, явления, события, «примера»… В данном случае дело выглядит как раз наоборот.
Вполне предметно (как характеристику предметной, объективной реальности) понимает «абстрактное» и В.И. Ленин: «Природа
«Общее», разумеется, не есть автоматически «конкретное», как и каждое отдельное, единичное не есть «абстрактное». «Абстрактным» общее становится в том случае, если оно берется (как и «единичное») в его изолированности, оторванности, вне связи со своей противоположностью — с особенностью, с единичностью. Будучи же понято как общая связь и взаимодействие между вполне определенными — особенными и единичными — вещами, событиями, явлениями, это общее уже не противостоит им, а постигается именно как их «общее», т. е. вполне конкретно.
С таким пониманием этих категорий как раз и связаны известные положения материалистической диалектики о различии между «абстрактно-общим» и конкретной всеобщностью действительного научного понятия и о том, что «абстрактной истины нет», что «истина всегда конкретна». «Логические понятия субъективны, пока остаются «абстрактными», в своей абстрактной форме, но в то же время выражают и вещи в себе. Природа
Здесь «абстрактное» и у Ленина понимается как синоним «оторванности», изолированности субъективного образа как от других образов, так и от всего того процесса, который связывает движение понятий с движением вещей, от процесса отражения в его диалектико-материалистическом понимании. Отделенное от процесса реального движения познания и противопоставленное ему, «понятие» становится «абстрактным», т. е. «субъективным». Если же оно берется и понимается как звено в этом процессе, то ему эта участь не грозит. Тогда оно «конкретно», или, что то же самое, объективно.
Вообще выражение «конкретная всеобщность» может иметь смысл, если ей противопоставлена не только «абстрактная всеобщность», но и «абстрактная единичность» (вспомним выражение «абстрактный индивид» у Маркса, означающее: односторонне, однобоко, уродливо развитый индивид — в противоположность конкретному, т. е. всесторонне, «тотально» развитому) индивиду, — человек, в коем гипертрофирована одна-единственная способность за счет всех других — типичный образ индивида буржуазного общества, мира частной собственности).
В выражениях «конкретная всеобщность» и «абстрактная единичность» можно, разумеется, увидеть лишь «гегельянский способ выражения» с его манерой «отождествлять противоположности». Но без этого способа выражения невозможно выразить в языке логических категорий реальную диалектику действительности и ее познания, где противоположности «отождествляются» то и дело на каждом шагу.
Проблема стоимости, в частности, оказалась неразрешимой для всех экономистов до Маркса именно потому, что в ее выражении мысль сталкивалась с обнаженно диалектической проблемой. Выраженная «привычным» языком «стоимость» сразу же оказывается сплошной «мистикой»: здесь не «абстрактное» является «стороной или свойством конкретного», а, как раз наоборот, чувственно конкретное оказывается лишь маской, лишь временной оболочкой, в которую облачается Абстрактное, чтобы совершить процедуру своего «самовозрастания»…
«Это перевертывание, посредством коего чувственно конкретное имеет значение лишь формы проявления абстрактно-всеобщего, а не наоборот, не абстрактно-всеобщее — значение свойства конкретного, как раз и характеризует выражение стоимости. Это и делает трудным ее понимание. Если я скажу: римское право и германское право суть оба “право” — то это понятно само собой. Если же я, напротив, скажу, что Право (Das Recht) — этот Абстракт — воплощается и в римском праве, и в германском праве — в этих конкретных правах, — то отношение делается мистическим…» [11]
Действительно, вся хитрость формы стоимости продукта труда заключается в том, что «конкретный труд становится здесь формой проявления своей противоположности, абстрактно человеческого труда» [12].
На деле, как удалось показать лишь Марксу и именно благодаря тому, что он пользовался диалектическим пониманием этих категорий, — в этом выражении совершенно точно отражается реальный факт. Это факт господства, т. е. определяющей роли, «целого» над своими собственными, мнимо- независимыми друг от друга «частями», «частностями», определяющее значение коллективно- общественных — «агрегатных» — сил по отношению к каждой частной работе и ее продукту. В этой форме обнаруживает себя то обстоятельство, что «частный труд становится формой своей противоположности, т. е. трудом в непосредственно общественной форме» [13].
«Частный труд» — портняжество, ткачество, сочинение трактатов по логике и т. п., — кажущийся немудреному взору чем-то совершенно «конкретным», попадает в конечном итоге под определяющее влияние сил общественных зависимостей.
И «эти
