Заруливаем к рынку, где Бруно, у первого же прилавка, не торгуясь, покупает ведро тюльпанов. Входим в здание аэропорта, он шевелит губами, закинув голову и читая табло: «Налево!»
— Юрий... — Бруно уводит меня в сторонку и по тому, как он готовится, как заглядывает мне в глаза, я понимаю, что он хочет сказать что-то очень важное. — Юрий, сейчас, при тебе, я буду делать Марине предложение, ты понял? Это очень важно для меня, понимаешь? Если она захочет, я разведусь, если она захочет — стану президентом Италии, понял? — трясет он кулаками перед моим лицом, и я ему почему-то верю.
Стоим полчаса, процеживая пассажиров ее рейса, стоим час, полтора — Маринки нет. Объявляют второй рейс из Москвы — Бруно бросается туда, и охапка цветов ему не мешает.
Иссякает ручеек пассажиров и второго рейса — Маринки нет.
Бруно садится на какой-то ящик, зажимает ладонями голову. Раскачивается. «Сейчас, — говорю ему, — я в туалет».
Беда в том, что я Маринку знаю. Давно знаю...
Бегу в переговорный, меняю монеты, набираю Маринкин московский номер — гудок... второй... третий...
— Але? — совершенно сонный голосок.
— Ах ты, дрянь! — задыхаюсь я от возмущения. — Ты там дрыхнешь, а твой Бруно здесь с ума сходит! Зачем парню голову задурила?
— Ой, ты знаешь, — томно потягивается она своим красивым телом на том конце провода, — позавчера были гости, такая хандра напала, я напилась, а тут звонок — этот, твой, ненормальный. Ну я и ляпнула ему что-то про русскую любовь до гроба, я что, еще и прилететь обещалась?.. — она засмеялась легко, чисто. — А ты-то что шестеришь у него — за баксы, надеюсь?
Я задыхаюсь от ненависти к этой бронированной красотой сучаре и бросаю трубку.
Бруно плачет, сидя на ящике, когда я, наконец, рассказываю ему все, что знаю о Маринке. Почти все.
Слезы просачиваются между пальцев ладоней, которыми он по-прежнему стискивает свое лицо. Как пьяный, после часа молчания, он поднимается, хватает букет и швыряет его в урну. Но я перехватываю цветы из его мощных рук: «Подожди».
Он безучастен, сидит в машине и никак не реагирует на мои торможения у каждой девушки по дороге в наш альплагерь.
— Возьмите, это вам. От моего итальянского друга, — вручаю я каждой по три цветка.
Вереница изумленных девушек с тюльпанами остается в долине, но букет не очень уменьшается, когда мы поднимаемся к «Приюту трех».
— Не уходи, Юрий, — просит Бруно, а я отвечаю, ни секунды не сомневаясь, что он послушается:
— Надень кроссовки, возьми кофр с аппаратурой и приходи сюда, я тебя жду. Мы пойдем в одно место... Потом все поймешь. Это надо. Очень, поверь мне.
Через четверть часа мы с Бруно карабкаемся сквозь колючий кустарник по крутейшей тропе вверх — двадцать метров, сорок, сто... Я задыхаюсь, он красный, но молчит, сопит, искоса поглядывает на букет в моей руке.
Крохотная горизонтальная площадка открывается нам неожиданно. Я знаю, что это альпинистское кладбище — всего десяток могил с трогательными, пронзительными и простыми надписями на надгробных камнях. Только сумасшедшие или потрясающие люди могут дотащить сюда гробы со своими друзьями. Эта мысль всегда первая, когда сюда добираешься. Она ошеломляет, настраивает на великий лад, а вид отсюда на блистающие снегом колоссы дышит истинной Вечностью.
Мы переходим от могилы к могиле, читая надписи, оставляя за собой на холмиках алые костерки тюльпанов.
Глаза у Бруно зажигаются, лицо осмысливается. Одарив все могилы, он встает на колени и, сложив ладони, едва слышно читает по-итальянски молитву; я торжествую в душе, видя его выздоровление и не понимая, зачем в его руке остается еще два последних цветка? После молитвы он кладет их перед единственным на этом кладбище безымянным, замшелым камнем и говорит спокойно:
— Здесь похоронена моя любовь.
Вторую свою любовь Бруно похоронил в Находке. Там, в ресторане, все мы пооткрывали рты, когда увидели эту светловолосую и голубоглазую богиню. Она танцевала. Она праздновала в компании друзей свой день рождения. За нее одну можно было отдать весь Голливуд не задумываясь.
Бруно потерял голову. Сначала он бросился с ней танцевать. Потом, узнав о ее дне рождения, приволок из номера две бутылки французского шампанского. Потом какие-то драгоценности в коробочках. Потом он стал надоедать ее спутникам, среди которых были личности очень и очень впечатляющие.
Но находкинская богиня скандалу разгореться не дала. Приняв и восторженные взгляды, и шампанское, и коробочки, натанцевавшись и наслушавшись комплиментов, она ослепительно улыбнулась Бруно на прощание:
— Спасибо, Бруно. Спокойной тебе ночи!
Я до сих пор вспоминаю эту красавицу с благодарностью и гордостью за всех русских девчонок.
Гвидо не влюблялся. Тертый и опытный Гвидо вдарял по проституткам. Впрочем, он не знал, с кем имеет дело. Зато мы знали, что кличка той дамы, с которой он флиртует уже целый вечер, «Селедка» — за возраст и худобу. Дама красавицей не была, но в совершенстве владела той ненавязчивой лаской жеста, случайного прикосновения, которая рождает мужские желания. Каких уж тут долларов и рублей не пожалеешь.
Не знаю, как сейчас, а тогдашние наши проститутки тем от западных и отличались, что заводили мужиков не столько своими формами — которые, конечно же, были, да еще и какие! — сколько предпостельной игрой. На Западе проще: увидел, оценил, заплатил — деньги с русских вперед! — и
