футбол; бар «Кингс Армс» с его облезлыми обоями; даже супермаркет и отдел алкоголя в нем. Ее вовсе не разозлило, когда всего через пять минут пребывания в супермаркете я встретил своих бывших одноклассников: Джеза Мориса (тогда: все думали, что он провалит выпускные экзамены; сейчас: актер и фотомодель) и Мел Лангер (тогда: все думали, что она станет актрисой; теперь: редактор на телевидении).
— Знаешь, — сказала Элен, когда мы вышли из супермаркета, нагруженные покупками по заданию моей мамы. — А в этом что-то есть.
— Я бы не сказал, что наткнуться на нескольких знакомых в супермаркете — такая уж большая ценность.
— Я не только об этом говорю.
— Само собой.
— Ну смотри: если я иду куда-нибудь в Нью-Йорке, то никогда не встречаю знакомых.
— Ты бы встречала, если бы вернулась в Бруклин.
— Но я не вернусь в Бруклин. В том-то и дело, — Элен сделала паузу. — На самом деле я просто не понимаю, зачем ты отсюда уехал. Тебе ведь, похоже, здесь так нравится.
— Знаешь, — сказал я, когда мы дошли до кафе на центральной улице. — Я на самом деле и сам не понимаю. Но ведь так всегда бывает, когда взрослеешь: ты просто собираешь вещи и уезжаешь.
96
Накануне дня моего тридцатилетия мы с Элен и родителями ходили ужинать. В этот раз мама и папа позволили мне заплатить за всех без лишних разговоров. Должно быть, папа заметил удивление у меня на лице, потому что он сказал:
— Тебе уже почти тридцать. Так что можешь начинать сам за себя платить, черт возьми.
Мы вернулись домой в начале одиннадцатого. Родители пошли спать, оставив нас с Элен смотреть телевизор, хотя мы тоже скоро уснули на диване. Когда я проснулся, Элен крепко спала у меня на груди. Это напомнило мне старые времена.
— Элен, — прошептал я тихонько, пытаясь ее разбудить. — Элен.
Она открыла глаза и зевнула:
— Мы заснули?!
— Знаю. Это что, признак того, что мы стареем? Помню, в детстве папа все время засыпал у телевизора.
— Нет, по-моему, здесь дело не в старении. Не знаю, что за оправдание у тебя, а у меня — разница во времени, — пробормотала она.
— Ладно. Я пошел спать.
— А который сейчас час?
Я посмотрел на часы видеомагнитофона.
— Десять минут второго.
Она наморщила лоб, усиленно что-то обдумывая.
— По-моему, твой день рождения уже наступил.
— Что? В смысле, что уже наступила суббота?
Она потянулась и села на диване.
— Нет, в том смысле, что ты родился без пятнадцати час ночи. Тебе уже двадцать пять минут как исполнилось тридцать.
— Я родился вовсе не без пятнадцати час, — сказал я с негодованием.
— А во сколько тогда?
— Не знаю.
— Почему ты тогда уверен, что родился не без пятнадцати час?
Я понял, что попался.
— Ну а ты откуда это знаешь?
— Мне сказала женщина, которая тебя родила.
Я некоторое время обдумывал ее слова.
— Так, значит мне тридцать?
Элен засмеялась и поцеловала меня в щеку.
— С днем рождения. — Она сделала паузу и посмотрела мне прямо в глаза. — Мэтт?
— Что?
— Ты не против, если я сегодня посплю с тобой?
Я в замешательстве посмотрел на нее.
— Что это значит?
Элен тяжело вздохнула.
— Я не это имела в виду, а просто — находиться в одной постели с тобой в бессознательном состоянии.
— А для чего? — осторожно спросил я.
— Потому что… — говоря это, она не смотрела на меня. Думаю, что такой смущенной я ее еще ни разу не видел, — …потому что этого мне больше всего не хватает.
Я не мог сказать «нет», да и не хотел. И мы почистили в ванной зубы, как в прежние времена, переоделись (она настояла на том, чтобы надеть пижаму, которую дала мне мама, и поэтому я спал в трусах) и залезли в мою односпальную кровать. Через десять минут Элен уже спала сном младенца, оставив меня наедине со своими мыслями о том, что вот мне уже и тридцать. Вместо того чтобы обдумывать этот факт сам по себе, я устроил серию вопросов и ответов, и получилось примерно вот что.
Вопрос: Сожалею ли я о чем-нибудь?
Ответ: Этот вопрос можно переформулировать так: разумно ли я провел свои последние десять лет. Или просто зря потратил время, ничего не сделав полезного? По большей части, как и Эдит Пиаф, я ни о чем не сожалею из того, что было в последние десять лет[26]. Если бы я мог прожить их заново, сделал бы я что-нибудь по-другому? Очень сомневаюсь. Я могу сожалеть только о том, что позволил себе потерять спортивную форму. Если бы можно было вернуться на десять лет назад, то, зная, что через десять лет люди будут хохотать надо мной, когда я захочу примерить новую одежду, я бы ел и пил больше, чтобы ускорить обмен веществ. А еще — получалось, что о чем-то я все-таки сожалею, — я, наверное, должен был получше относиться к своим родителям. Несмотря на все мои стоны, они на самом деле гораздо умнее, чем я это соглашался признать. Но, возвращаясь к теме — а с годами делать это становится все труднее, — сожалею ли я о чем-нибудь еще? Да, о многом. О том, что дал Стивену Куперу свою почти новую книгу «Мясо — убийца»[27] и больше ее не увидел; о своем кратковременном романе с Лиз Уорд-Смит, который начался, когда я сказал ей, что люблю ее, и закончился четырнадцать часов спустя; о том, что не выучил французский (не знаю, почему, но мне всегда казалось, что я должен это сделать). Список можно было продолжать до бесконечности.
Вопрос: О чем я сожалею больше всего?
Ответ: О Джинни.
Вопрос: Чувствую ли я, что моя молодость прошла?
Краткий ответ: «Нет». Но, по правде говоря, и да и нет. В тридцать лет я понимаю, что те, кому сейчас по двадцать, поглядев на меня, сразу поймут, что я к ним не принадлежу. Если бы заговорил с ними, они не спросили бы, где я учусь или хотя бы какую музыку слушаю, потому что, без сомнения, в наших музыкальных пристрастиях слишком мало общего. И они не спросили бы меня, в какие клубы я хожу, по той же самой причине. И они вряд ли захотели бы со мной дружить — кому нужен друг, который будет постоянно напоминать своим видом, что старость, смерть и выпадение волос уже не за горами? И зачем мне тусоваться с теми, с кем мне неизбежно пришлось бы вести те же самые бессвязные и несерьезные философские беседы о смысле жизни, которые я сам вел десять лет назад? Но со всем этим, как и со многим
