— Кто о нем не слыхал. Набедокурил он в Питере всласть. Однако это все раньше было, а как влюбился в эту танцорку Гранпа, изменился, не узнать, присмирел, тише воды, ниже травы стал, около нее сидит и вздыхает. Поехал наконец за родительским благословением. Ну, нашему-то, конечно, он поперек горла стал. «Десяти тысяч не пожалею, чтобы его не было тут никогда», это Савина-то, кричит. Известное дело, десять тысяч деньги хорошие, да и половина не дурна, охотники найдутся. Кум наш с ним дело ведет, Корнилий Потапович Алфимов, может слышали?
— Нет… — сказала Мардарьева, стараясь не проронить ни одного слова.
— Он все дело-то и оборудовал. Савин-то перед отъездом у кого-то свой вексель разорвал, да и говорят разорвать-то был вправе, а Корнилий-то Потапович у того этот разорванный вексель и купи, да заставь его жалобу записать о том деле. С нашего-то за это пять тысяч сгреб. Дело обладили и присудили Савина-то к высылке. Приехал он сюда к танцорке-то, а его, раба Божия, цап-царап, да и увезли из столицы.
— Куда же?
— Да уж там не знаю, куда возят. Только увезли. Наш-то думает о танцорке — теперь моя, ан вышло-то по-другому. Молодой офицер ей подвернулся в то время. О женихе ни слуху, ни духу, она с ним и спуталась. Вот наш-то, как остался не солоно хлебавши, и загрустил.
— Тоже, верно, богат офицер-то?
— Гофтреппе.
— Сын?
— Сын. С ним тоже не померяешься, сам богат, а отец силен. Вот оно дела-то какие у нас.
Целый рой мыслей несся в голове Софьи Александровны. План воспользоваться полученными сведениями и хоть этим вознаградить себя за убыток, понесенный на векселе, за который Алфимов взял пять тысяч рублей, а дал всего тысячу двести, начал в общих чертах слагаться в ее голове.
XXIV
«ЗОЛОТОЙ БАРИН»
Адрес молодого Гофтреппе узнать было нетрудно.
Софья Александровна Мардарьева на другой же день после описанного нами разговора с Агафьей Васильевной, звонила у парадной двери второго этажа одного из домов на Малой Морской улице.
На двери красовалась, горевшая, как золото, медная доска, на которой крупными буквами значилось:
Был двенадцатый час утра.
Отворивший на звонок Мардарьевой дверь бравый денщик окинул ее внимательным взглядом.
— Дома барин? — осведомилась Софья Александровна.
— Почивают еще, — отвечал денщик.
Произведенный им осмотр посетительницы, видимо, удовлетворил его настолько, что он, после маленькой паузы, добавил:
— Скоро проснутся.
По внешнему виду Мардарьева действительно производила приятное впечатление порядочной дамы. Надо сказать, что она умела одеваться просто и прилично, а полученная ею от Алфимова тысяча рублей, положенная в банк, дала ей то недостававшее ей спокойствие все-таки несколько обеспеченной женщины, изменившее манеру держать себя и придававшее уверенность тону ее голоса.
Словом, денщик не принял ее за просительницу и не посмел не пустить в квартиру и не доложить барину.
«Может, по какому ни на есть важному делу», — мелькнуло у него в голове.
— Так я подожду, — заявила Софья Александровна.
— Пожалуйте, — распахнул ей двери денщик.
Сняв с нее пальто, он отворил дверь гостиной, служившей и приемной.
Мардарьева вошла.
На ней было новое черное шерстяное платье, красиво облегавшее ее высокую фигуру, и на голове черная шляпа. Привычка держать себя прямо, почти гордо, делала ее, несомненно, особенно в глазах денщика, похожей на барыню, и тот, совершенно успокоенный, пошел в свою комнату, находившуюся рядом со спальней молодого Гофтреппе, сказав почтительно посетительнице:
— Пообождите здесь.
Квартира Федора Карловича была уютная квартира холостяка, как по расположению, так и убранству.
Первая комната, как мы уже сказали, была гостиная, заменявшая и приемную, за ней следовал кабинет, потом столовая, это было по одну сторону коридора, начало которого составляло переднюю, по другую же находилась комната денщика, спальня и ванная, а за ней уже кухня, находившаяся тоже в распоряжении Прокофия, как звали денщика Гофтреппе.
Гостиная, пол которой был покрыт мягким персидским ковром, была вся убрана в восточном вкусе. Тахты, покрытые коврами, табуреты, пуфы, низенькие столики, разбросанные по всей большой комнате в живописном беспорядке, скрадывали ее величину и придавали ей вид укромного уголка.
Стены были завешены коврами и картинами лучших мастеров, большею частью легкого жанра и несколько пикантного содержания. Маленькое пианино с вычурными инкрустациями и кресло-качалка довершали убранство этой комнаты, если не считать ламп, стенных, висячей в столовой, и множества бронзы и других «objets d'arts», помещавшихся на двух резных, черного дерева, этажерках.
Часть кабинета, которая была видна из гостиной, тоже была убрана со вкусом и с тем шиком моды и дела, который говорил о погоне его хозяина скорее за первой, нежели за вторым.
Софья Александровна села на один из пуфов и стала ждать, с любопытством осматривая окружающую обстановку.
Она еще никогда не бывала в таких квартирах, и все привлекало ее внимание. Она даже не усидела на месте и стала ходить по гостиной, рассматривая ее редкости.
Время в этом осмотре прошло довольно быстро.
Раздался резкий звонок.
Мардарьева, как пойманная на месте шалости школьница, снова села на пуф.
В коридоре раздались шаги денщика, направлявшегося в сторону, противоположную парадной двери.
«Проснулся!» — промелькнуло в голове Мардарьевой.
Сердце ее вдруг тоскливо сжалось.
Только теперь, перед самой минутой свиданья с неизвестным ей богатым и молодым человеком, ей ясно представилось все безумие ее плана.
А что если он с позором выгонит ее после первых же ее слов?
Она даже несколько раз поглядела на дверь, ведущую в переднюю. У нее появилась мысль о бегстве. Она, впрочем, тотчас же отбросила ее.
— Поздно! — прошептала она. — Уж если вошла, надо довести дело до конца… Будь что будет!
Она начала утешать себя радужными мечтами.
Ей не спалось сегодня. Она встала рано и уже вышла из дома в девять часов утра.
Она хорошо знала, что «большие господа» в это время видят чуть ли не первый сон, а потому по дороге зашла к знакомой жене местного околодочного надзирателя.
Этот визит был не без цели: Софья Александровна намерена была собрать справки о молодом Гофтреппе, к которому она собиралась в тот же день нанести неожиданный визит.
Жена околодочного знала всю подноготную о ближайшем и высшем начальстве своего мужа, который, кстати сказать, уже ушел на службу.
За кофе Мардарьева искусно навела разговор на молодого Гофтреппе, и ее собеседница рассыпалась
