ему в необычайных похвалах. По ее словам выходило, что это был не человек, а ангел.
Это успокоило Софью Александровну и укрепило ее решение обратиться к Гофтреппе с составлявшею пока ее тайну просьбою.
Она храбро позвонила, вошла, и теперь, когда тот, кого она ожидала в этой роскошной гостиной, проснулся и ему, конечно, доложили о ней, отступление для нее было отрезано.
В мгновенья охватившей ее робости, она стала припоминать слышанные ею о Федоре Карловиче отзывы и снова успокоилась.
Сладкая надежда появилась вновь в ее сердце.
— Сейчас вас примут… только оденутся, — заявил вошедший в гостиную денщик и снова удалился, стараясь как можно тише своими толстыми казенными сапогами ступать по ковру гостиной, что придавало его походке несколько неуклюжий вид, несмотря на то, что это был рослый, бравый солдат, готовый хоть сейчас твердою и уверенною походкой идти под град неприятельских пуль.
Мгновенья продолжались.
Вот, наконец, в соседнем кабинете раздались легкие шаги, и в дверях гостиной появился Федор Карлович Гофтреппе.
Мы не станем описывать его наружность — читатели знакомы с ней.
Заметим только, что то злобно-ядовитое выражение лица, которое преобладало у него в театре в присутствии его соперника Савина, совсем отсутствовало теперь и, казалось, даже ему не было совершенно места на этом добродушном, открытом лице.
Оно все сияло счастьем, на губах играла приветливая улыбка.
Он был одет в изящную военную тужурку. Грациозно поклонившись Софье Александровне, он незаметно для нее оглядел ее с головы до ног.
Видимо осмотр был произведен с иной точки зрения, нежели осмотр его денщика, так как Гофтреппе довольно холодно произнес:
— Что вам угодно?
Мардарьева вскочила при его входе с пуфа и стояла перед ним смущенная, растерянная.
Вся кровь бросилась ей в лицо.
Он заметил ее смущение и более мягко произнес:
— Садитесь, пожалуйста.
Софья Александровна машинально опустилась на пуф. Гофтреппе сел на другой и вопросительно поглядел на посетительницу.
— Я весь к вашим услугам.
— Извините меня. Я, быть может, покажусь вам очень странной, чтобы не сказать более… — начала дрожащим голосом Мардарьева, — но мне подумалось, что если человек счастлив, то ему хочется, чтобы как можно более людей были также счастливы.
Она остановилась перевести дух. Федор Карлович смотрел на нее удивленным взглядом.
— Но почему вы думаете, что я так счастлив? — спросил он с полуулыбкой.
— Слухом земля полнится… — уклончиво, но уже более храбро ответила она. — А разве неправда?
— Положим, правда… — сказал он. — Но в чем же дело? В его голосе уже слышалось дружелюбие.
Мардарьева обладала чрезвычайно симпатичным голосом, проникавшим в душу. Она знала это и в настоящую минуту во всю пользовалась своими голосовыми средствами.
Увидав, что она достаточно размягчила сердце своего собеседника, она поняла, что половина победы одержана, и смущение ее прошло.
Его дружеский ответ, казалось ей, соединял их ближе, и она отвечала:
— Я не говорю, что счастливый человек должен делать счастливых всех без разбору, направо и налево, это невозможно, но тех, кто так или иначе содействовал его счастью, кто был косвенною причиною его, те, по моему мнению, имеют право желать, чтобы на них он обратил свое внимание.
— Содействовали… были причиной?.. — недоумевающим тоном повторил Гофтреппе. — Простите меня, но я не понимаю, кто содействовал, кто был причиной?
— Косвенной, Федор Карлович, косвенной.
— Ну, хоть косвенной… Вы?
— Отчасти и я, но более всего мой муж.
— Ваш муж?
— Да. И к тому же он играл в этом деле чисто пассивную роль и был обманут.
— Расскажите, в чем дело. Это интересно, — заметил Федор Карлович.
Софья Александровна начала подробный рассказ.
Она не упомянула, конечно, каким образом и за что был получен вексель Савина ее мужем, а начала прямо с визита последнего к Николаю Герасимовичу в «Европейскую» гостиницу и разрыва векселя, объяснила, что на это личное свидание Вадима Григорьевича с Савиным подбил ее мужа ростовщик Алфимов, который затем хотел купить у него разорванный вексель и жалобу на Савина за сто рублей. Передала в лицах, что очень рассмешило Гофтреппе, свое объяснение с Алхимиком и увеличение покупной суммы векселя и прошения до тысячи двухсот рублей — последствие этого объяснения.
— Теперь же оказалось, что Корнилий Потапович действовал в пользу Колесина, которому во что бы то ни стало надо было устранить Савина со своей дороги, — заключила она.
— Да, действительно, эта крашеная кукла сильно увивалась за Марго, но она прямо не переносила его, хотя родительским сердцам он был приятен.
Федор Карлович с горечью подчеркнул слово «родительским».
— Ему-то он и продал этот вексель в четыре тысячи рублей и жалобу за пять тысяч. Савин был выслан, но его отсутствие не помогло, да оно и понятно, было присутствие другого, еще более опасного… — окончила рассказ Мардарьева, произнеся последние слова с обворожительной улыбкой.
Гофтреппе сидя поклонился с улыбкой на этот умело сказанный комплимент.
— Вы, пожалуй, правы, ваш супруг помог мне, но точно так же помог и ваш Алхимик, как вы его называете, и Колесия. Не должен же я и их хотеть сделать счастливыми.
Он расхохотался.
— Они и без того счастливы, по-своему, — заметила Софья Александровна, — а мы…
В ее голосе прозвучали ноты, полные грусти. Федор Карлович сочувственно посмотрел на нее.
— Я пошутил, — произнес он, — и хотя помощь ваша и вашего мужа в деле моего счастья и очень отдаленная, я, слушая ваш рассказ, приятно провел время, и за одно это готов исполнить всякую вашу просьбу, если она в моих силах.
— О, — воскликнула Мардарьева, — исполнение моей просьбы для вас не будет стоить получасу времени, несколько слов разве.
— В каком это отношении вы меня считаете настолько всемогущим?
— В помощи людям, которые далеки от желания многого.
— Но все-таки?
Софья Александровна, однако, прежде нежели изложить сущность своей просьбы, описала в мрачных красках свое положение с мужем, не имеющим ни занятий, ни места, с сыном и дочерью, которых всех троих она должна содержать неблагодарной работой иглой.
— Надо, кроме того, и прилично одеться, хоть мне, так как я бываю в домах за заказами, нельзя же идти туда в рубище, — заметила она.
Гофтреппе не прерывал ее, ему нравился звук ее голоса. На его лице даже выразилось непритворное сочувствие ее положению.
— Мне хотелось бы только одного — определить мужа в околодочные надзиратели.
— Только-то?.. — расхохотался Федор Карлович. — Это действительно немного и, как кажется, я смогу вам это устроить.
— Я буду считать вас своим благодетелем… — встала Мардарьева.
— Прикажите подать ему завтра же докладную записку, а я походатайствую.
— Благодарю, благодарю вас.
