предписанию Грубера, она повторила прием и боль заметно стихла.
Мария Федоровна повеселела, повеселел и Павел Петрович. Грозные взгляды государя сменились ласковыми. На его губах, при встрече с аббатом, стала появляться приветливая улыбка.
Прошло пять дней, зубы государыни прошли.
Павел Петрович в самых искренних выражениях благодарил Грубера и объявил, что жалует его орденом святой Анны.
— Уста мои немеют от наполняющей душу мою благодарности за этот знак почета, которым вы, ваше величество, хотите отличить меня… Но, к прискорбию моему, не смею и не могу принять жалуемой мне вашим величеством награды… — низко поклонился аббат.
— Это почему? — вспыхнул Павел Петрович.
— Устав ордена, к которому я принадлежу, и правила общества Иисуса строго запрещают его членам носить какие-либо знаки светских отличий… Мы обязаны служить государям и государствам «ad majorem Dei gloriam».
— «Для увеличения славы Божьей», — перевел этот латинский девиз смягчившийся государь. — Превосходно… Истинно бескорыстное служение… А между тем на вас клевещут, вас злословят… Почему это?
— Клевета и злословие — естественные спутники добродетели на земле… — отвечал, вздыхая и опустив глаза в землю, аббат. — Мы, иезуиты, поборники старых порядков, стражи Христовой церкви и охранители монархических начал. При теперешнем настроении умов, зараженных зловредным учением якобинцев, естественно, мы не можем встречать повсюду никого иного, как злейших врагов.
Государь слушал внимательно, а аббат Грубер, со свойственным ему умением и красноречием стал далее развивать ту мысль, что общество Иисуса должно служить главною основою для охранения спокойствия и поддержания государственных порядков. Аббат коснулся вскользь настоящего положения дел в Европе и обнаружил необычайно глубокое звание всех тайников европейской политики.
Павел Петрович был положительно очарован его умом и знаниями и в знак своего благоволения, дозволил ему являться во дворец во всякое время без доклада.
Иезуит торжествовал и, конечно, не преминул воспользоваться этим милостивым дозволением.
Вскоре он оказал и лично императору, хотя мелочную, но угодную ему услугу.
Однажды он явился в кабинет, когда его величество изволил пить шоколад.
— Почему это, — сказал Павел Петрович, — никто не сумеет приготовить мне шоколад, какой я пил только однажды, во время путешествия моего по Италии, в монастыре отцов иезуитов? Он был превкусный…
— У нас, иезуитов, ваше величество, существует особый способ приготовления шоколада, и если вам, государь, будет угодно, я приготовлю его так, что он придется вам по вкусу.
Государь дал дозволение, и приготовленный Грубером шоколад ему чрезвычайно понравился.
После этого случая аббат, под предлогом приготовления шоколада, стал являться к императору каждое утро.
Павел Петрович милостиво шутил с ним, называя его не иначе, как «ad majorem dei gioriam».
Аббат Грубер сделался необходимым домашним человеком в интимной жизни русского императора.
Это выводило из себя приближенных государя, и в особенности любимца Павла Петрович — графа Ивана Павловича Кутайсова.
Последний, как и другие сановники, принужден был почти раболепно изгибаться перед так недавно ничтожным патером и заискивать его расположение.
Графу Ивану Павловичу хотелось давно приобрести местечко Шклов, принадлежавшее известному Зоричу, и он чувствовал, что для успеха этого дела ему придется искать могущественной протекции Грубера.
Это ему — Кутайсову!
Хитрый аббат стал между ним и его государем.
Он готов был задушить его своими руками, и каждое утро приветливо, вслед за императором, улыбался ему.
На стороне Грубера при дворе была целая партия, состоящая из эмигрантов, трубивших и шептавших о добродетелях аббата.
Во главе этой партии стояла графиня Мануцци — молоденькая и хорошенькая дамочка, бывавшая в небольшом домашнем кружке императора.
Отец ее мужа, итальянский авантюрист, приехал почти нищим в Польшу, а затем в Россию, где сошелся с князем Потемкиным, усердно шпионил ему и вскоре сделался богачем, владетелем поместий, миллионного капитала и украсил себя, в конце концов, графским титулом.
Сын его, уже поляк по рождению, нашел доступ к великому князю Павлу Петровичу и, зная неприязнь наследника престола к светлейшему князю, открыл ему все тайны, бывшие в руках его отца.
Сделавшись императором, Павел Петрович, ввиду такой преданности, оказывал особое расположение к Станиславу Мануцци, который был ревностный сторонник Грубера, а молоденькая графиня, как будто по легкомыслию, нечаянно, выбалтывала перед Павлом Петровичем то, что нужно было аббату и его партии.
Все это видел проницательный Кутайсов, но в данное время не имел возможности воспрепятствовать.
Оттого-то он и находился не в своей тарелке.
XXI
ЗОЛОТЫЕ ГОРЫ
— Моя жена, ваше сиятельство… мои дочери… — представил своих домашних графу Владимир Сергеевич Похвиснев.
Граф, по обычаю того времени, приложился к ручкам как Ираиды Ивановны, так и обеих девиц.
От внимания Владимира Сергеевича не укрылось, что сиятельный гость долгим взглядом окинул Зинаиду Владимировну и более долгим поцелуем облобызал ее руку.
На лице отца появилась улыбка торжества.
Затем все присутствовавшие были представлены по очереди Ивану Павловичу.
Среди них он знал ранее только одного Дмитревского, которого даже фамильярно потрепал по плечу.
— Мы с его превосходительством старые знакомые! — сказал граф. — Государь только что говорил о вас… — почтительно добавил он, опускаясь на предложенное ему хозяином кресло.
Все головы поднялись, все взоры с каким-то благоговейным выражением перенеслись с этого царского вестника, близкого к государю случайного вельможи, на предмет царского внимания — Ивана Сергеевича Дмитревского.
При взгляде на последнего, глаза присутствующих загорелись огоньком зависти.
Все молчали, ожидая подробностей слов государя.
— Очень, очень государь надеется на вас… Так изволил мне сегодня высказать… Главное, искоренить…
Кутайсов остановился.
— Что искоренить? — почтительно спросил сидевший с ним рядом Дмитревский.
— Медленность, волокитство и взяточничество… Вот три язвы, снедающие наше делопроизводство… Его величество начал против них борьбу повсюду, и в военных, и штатских местах…
— Это я вымету… Могу поручиться… Я взяткам не потатчик, лени тоже…
— На это государь и рассчитывает… Изволил спросить мое мнение… В нем вы не можете сомневаться… я высказался о вас с самой хорошей стороны…
— Не знаю, чем заслужил, ваше сиятельство… Волю монаршую постараюсь исполнить, насколько сил
