Но на ряду с этим перспектива разлуки с графом наполнила ее сердце такою пустотою, что ей вдруг захотелось остаться в Москве, около него, остаться снова связанною, недвижимою, но остаться во что бы то ни стало.
Это было какое-то болезненное, но бесповоротное решение.
Все эти ощущения в течение нескольких мгновений пронеслись в уме молодой девушки.
— Надеюсь, ваше превосходительство, что вы позволите мне бывать у вас и в Петербурге?.. — донеслась до ее ушей фраза графа Свенторжецкого.
— А разве вы думаете бывать в Петербурге? — спросила Ираида Ивановна.
— Я думаю даже совсем переселиться на берега красавицы Невы, — по обыкновению, вычурным, но чистым русским языком сказал гость.
— Мы всегда будем вам рады, — ответила генеральша.
Граф молча поклонился.
— Но как вы хорошо говорите по-русски, — прервала наступившее неловкое молчание Ираида Ивановна. — Каким образом, будучи иностранцем, вы так усвоили себе наш язык?
— Я почасту и подолгу жил в России еще ребенком, да и за границей вращался в обществе русских. Я так люблю их.
— Это очень приятно, если искренно.
— Прошу вас не сомневаться в моей искренности. Я не знаю женщин лучше русских, — продолжал граф. — А в жизни женщина — все.
— Вы нам льстите.
— Ничуть… Все женщины мира страдают односторонностью качеств. Польки и француженки игривы, грациозны, даже умны, но ум их направлен на житейские мелочи, и эти мелочи составляют их силу; даже при влиянии их на политику сказываются эти мелочи, которые зачастую губят все благие начинания, так как герои, выдвинутые и вдохновленные женщинами, обыкновенно были только, если мржно так выразиться, историческими ракетами, блестящими, шумными, но быстро гаснувшими и оставлявшими после себя гарь и смрад. Англичанки — холодны, методичны, домовиты, но это не женщины в том смысле, в котором желают их видеть мужчины; итальянки, испанки и женщины востока — они слишком женщины… Только в русской и одной русской женщине воплощается гармоническое сочетание всех этих качеств: они в меру рассудительны и в меру страстны.
Нельзя сказать, чтобы граф Казимир Нарцисович имел внимательных слушательниц.
Для Ираиды Ивановны его разглагольствования не представляли ни малейшего интереса.
Для нее было важно, что в ее гостиной сидит титулованный гость, а что говорит он, не все ли равно.
Титул этого гостя один приобретал ее любезность.
За этот титул она прощала ему и довольно незавидную репутацию, которая утвердилась о нем в московском обществе.
Так поступала и не она одна, так поступали хозяева всех московских гостиных, двери которых, как впоследствии справедливо сказал Грибоедов, были открыты:
Словом, и в описываемое нами время в Москве была жива черта, подмеченная тем же гениальным писателем.
В ней и тогда везде ругали и всюду принимали.
Что касается Зинаиды Владимировны, так та уже совершенно не слушала, что говорил граф.
Она вся ушла в нахлынувшие на нее мысли.
«Он будет жить в Петербурге… разлука с ним, следовательно, временна… Она снова будет видеть его, снова мучительно сладко томиться под его взглядами… Боже! К чему это приведет!»
Какая-то робость проникла в ее душу. Она стала анализировать свое чувство, пробужденное этим человеком… Было ли это чувство любовью?
Она не знала.
Ей было с ним тяжело, но без него еще тяжелее. Вот все, что она вывела из этих размышлений.
«Как относится он к ней?» — восставал в ее уме вопрое.
Она знала по наслышке, что он дурно поступает с женщинами. Значит он не любит их.
Любит ли он ее? Она не знала.
Взгляд его глаз не говорил ей ничего. Он и не глядел на нее, а рассматривал ее. Она даже не знала, нравится ли она ему. В этик глазах не отражалось никакого определенного впечатления. Кажется, эта неизвестность была для нее мучительнее всего. Она не знала как обращаться с ним, какой взять тон. Она чувствовала только, что с ним нельзя обращаться как с другими ее поклонниками.
Это и было причиной, что она в его присутствии робела и смущалась. Эта робость, это смущение на этот раз не были напускными.
Граф стал прощаться и уехал. Вскоре поднялись и остальные гости.
Читатель, конечно, не забыл о совершившейся около десяти лет тому назад метаморфозе, превратившей незаконного сына дворянина Петра Корсакова Осипа в графа Свенторжецкого.
Мы знаем, что Осип Петрович, сделавшись графом Казимиром Нарцисовичем, уехал за границу, а настоящего графа похоронили под его именем.
Тайну эту знали только пять лиц: Иван Петрович Архаров, его жена, Каверин, Давыдов да католический патер, воспитатель настоящего графа. Последний скоро исчез куда-то из Москвы.
Даже сестра Осипа Петровича, Анна Петровна, была в полной уверенности, что брат ее умер.
Молодой граф прежде всего занялся изменением своей физиономии.
Он подстригся, отрастил усы, что придало, как мы уже заметили, его смуглому лицу не русское выражение.
Прожив несколько времени в Париже, он оттуда поехал в Австрию, где оставаясь подолгу в разных городах, и всегда вращаясь в польском обществе, легко изучил язык, и через некоторое время, переезжая из города в город, казался уже всем настоящим поляком.
Тогда он явился в Рим и, как верный католик, сошелся с иезуитами, оценившими его недюжинные способности, а главное знание русского языка.
Их взоры в то время были с жадностью устремлены на Россию.
Им мало было благоволения императрицы, им хотелось утвердиться в России, так как они чувствовали, что дни их на западе сочтены.
Молодой, красивый граф Свенторжецкий, бывавший, по его словам, в России и знавший ее хорошо, был для них ценной находкой.
В Риме граф Казимир Нарцисович стал играть довольно видную роль и удостоился несколько раз аудиенции у самого папы, преподавшего ему свое благословение.
Во время этих аудиенций его святейшество подробно расспрашивал о России, о возможности среди этих варваров-схизматиков, как называл папа православных, насадить истенное Христово учение римско- католической церкви.
Умный от природы и хитрый граф подробно излагал сведения о России и русских и высказывал свое мнение, конечно, в духе и тоне его святейшества.
Папа остался доволен беседою с графом.
Попав в водоворот церковно-политической жизни, граф, чтобы не сбиться с принятой им на себя роли, старался заниматься изучением иностранных языков и пополнять хотя и блестящее с русской точки зрения того времени, но все же более чем поверхностное свое образование.
Огромная память и выдающиеся способности пришлись ему в этом случае как нельзя кстати.
Живя открыто, не отказывая себе ни в чем, он видел, что его капитал в сто семьдесят тысяч рублей, увезенных из России, таял, как воск на огне.
