— Верно, верно, я говорю не из фатовства, а искренно. Мне было так тяжело… Теперь я ожил… Долинский дал мне инструкции, к вам я приехал за другими… С завтрашнего дня начинаю тщательные полицейские розыски и не будь я Савин, если не выведу их всех на чистую воду. Жениха вашего сделаю чище хрусталя… Это возмутительная история.
— Не правда ли?
— Положительно.
— Я вам сообщу еще некоторые соображения, но позвольте мне познакомить вас с хозяйкой этой квартиры, матерью Дмитрия Павловича Сиротинина, Анной Александровной.
— Сочту за честь и удовольствие.
Елизавета Петровна вышла и через несколько минут вернулась вместе с Сиротининой.
— Вот, Анна Александровна, позвольте вам представить Николая Герасимовича Савина, который, как вы знаете, был так добр, что взялся помочь нам в нашем общем горе…
Анна Александровна протянула руку и крепко пожала руку Савина.
— Уж не знаю, батюшка, как и благодарить вас… Помоги вам Бог, век за вас буду молиться Пресвятой Владычице Божьей матери…
— Помилуйте, сударыня, я только что сейчас объяснил Елизавете Петровне, что меня самого крайне интересует это дело и, наконец, каждый из нас, если может, обязан помочь ближнему в несчастье…
— Ох, не все так думают в наше время, не все… — печально покачала головой Сиротинина, сидевшая на диване.
Елизавета Петровна начала сообщать Николаю Герасимовичу свои соображения, не скрыла от него смущения молодого Алфимова, при котором она высказала свое мнение о совершенной в банкирской конторе растрате, а также и о том, что Иван Корнильевич ухаживал за ней и мог быть заинтересован в аресте и обвинении Дмитрия Павловича как в устранении счастливого соперника.
— Он, видимо, не ожидал, что я буду на его стороне, и был поражен, когда я высказала решение даже в случае его обвинения, обвенчаться с ним и следовать за ним в Сибирь…
— Да, да, это очень важно… На этой истории скорее всего можно их изловить.
— Я и сама так думаю…
Николай Герасимович передал Елизавете Петровне совет Долинского поехать завтра завтракать к Кюба, где он может встретить всю эту компанию.
— Это хорошо, это будет иметь вид случайного возобновления знакомства и не возбудит с их стороны подозрения.
— То же самое говорил и Сергей Павлович… Великие умы сходятся… — пошутил Савин.
Дубянская грустно улыбнулась.
— Несчастье изощряет женский ум…
— О, как вы правы, и именно тогда, когда мужчина падает духом, женщина начинает работать мыслью.
Получив еще некоторые необходимые сведения по делу, Николай Герасимович простился и уехал.
Скоро в квартире Сиротининых были повсюду потушены огни.
Но это еще не доказывало, чтобы все спали.
Анна Александровна, действительно, часик вздремнула, но затем, одолеваемая думами о сыне, ворочалась с боку на бок.
Со дня ареста Дмитрия Павловича Анна Александровна проводила таким образом все ночи.
Не спала и Елизавета Петровна.
Она, напротив, забылась лишь под утро.
Всю ночь напролет обдумывала она возможность выхода из того положения, в которое попал любимый ею человек, соображала, комбинировала.
Теперь она волновалась, как начнет Савин свою трудную миссию.
От удачного начала зависит многое.
Николай Герасимович между тем в виду все-таки проведенной им не с таким удобством, как дома, ночи в дороге, спал, как убитый.
Во втором часу дня он входил в общую залу ресторана Кюба, на углу Большой Морской улицы и Кирпичного переулка.
— Ба!.. Савин!.. — раздался возглас с одного из столиков, б то время, когда Николай Герасимович не успел еще и приглядеться к находящимся в ресторане. — Какими судьбами?..
Савин оглянулся на возглас и улыбнулся. Рыба сама шла в сетку.
За столом сидели барон Гемпель и Григорий Александрович Кирхоф.
Николай Герасимович пожал руку первому и внимательно посмотрел на второго.
— Опять в Петербурге? — спросил барон. — Вы не знакомы? — указал он на Кирхофа.
— Как будто встречались за границей, — заметил Савин.
— Григорий Александрович Кирхоф.
— Киров… Кирхоф, — повторял Николай Герасимович и настоящую, и измененную фамилию Григория Александровича. — Кажется, в Париже?..
— Угадали, в Париже, — заметил смущенно Кирхоф. — Очень приятно.
Выражение его лица красноречиво говорило, что это «очень приятно» было сказано далеко не от чистого сердца.
— Ты один? Садись, — сказал между тем барон Гемпель. Николай Герасимович присел к столику.
— Думаешь по утрам кормиться здесь? Хвалю… Лучше завтраков не найдешь в Петербурге.
— Нет, я так, случайно…
— Ты был в Москве?
— А, несколько месяцев.
— Не встречал ли Неелова? Он тут сбежал из Петербурга с одною прехорошенькою штучкой.
— Не только встречал, но даже и повенчал его с этой штучкой.
— Повенчал! Ха, ха, ха! Это интересно. Вот чего не ожидал от Владимира… Мы думали здесь, что он живо удерет от нее, а она возвратится вспять под кров родительский.
Гемпель продолжал от души смеяться.
— Теперь удрать от нее ему не сподручно… Он без ноги.
— Как без ноги? Час от часу не легче… Женат и без ноги… Два несчастья сразу, и не разберешь, какое из них хуже… Ну, ты ему дал жену, а кто же у него отнял ногу?
— Долинский.
— Это адвокат?
— Он самый.
— Как так?
— Прострелил ее на дуэли.
— Та, та, та… Ведь этот Долинский был влюблен в эту нееловскую штучку, в Селезневу.
— Кажется, но он вел себя по-рыцарски… Он мог бы убить его, а только ранил… Стреляет он восхитительно…
— Неелов тоже не даст промаха в туза.
— А тут дал.
— Да расскажи толком, все по порядку…
Лакей подал первое блюдо завтрака.
Николай Герасимович принялся за еду, что, впрочем, не помешало ему довольно обстоятельно рассказать свою встречу с Нееловым и Любовь Аркадьевною, приезд Долинского и Елизаветы Петровны Дубянской, бегство Неелова из Москвы, дуэль в его усадьбе и оригинальную свадьбу тяжело раненого.
И Гемпель, и Кирхоф слушали все это с величайшим вниманием и видимым интересом.
— Надо вспрыснуть здоровье новобрачных, — заметил барон Гемпель.
Подозвав слугу, он приказал заморозить бутылку шампанского.
— Ты познакомился, значит, с Елизаветою Петровною Дубянскою? — сказал, между прочим, барон Гемпель, когда первая бутылка шампанского была распита и завтракающие принялись за вторую,
