этого.
«Пусть себе утешаются… Легче таким образом свыкнуться с горем», — думал он.
— Ужели все кончено?.. Это он так сказал?
— Нет, он не сказал… Это я от себя… Что ж тут себя утешать, ведь, конечно, все кончено… Присяжные обвинят…
— Это еще неизвестно… Куда же запропастился Савин?
— Куда запропастился… — с горечью сказала Сиротинина. — Никуда не запропастился, а поделать ничего не может…
— Я завтра же поеду к Долинскому, а через него разыщу Николая Герасимовича.
— Все по-пустому…
— Как знать!
— Да уж чует мое сердце материнское, быть беде… Утешались мы с тобою, моя горемычная, как малые дети…
На другой день утром Елизавета Петровна Дубянская, однако, все-таки поехала к Сергею Павловичу, но не застала его дома. Ей сказали, что он будет не ранее шести часов вечера. С этою вестью она вернулась домой.
— Это ужасно, как на зло, куда-то уехал с самого утра, — волновалась молодая девушка.
— Э, матушка, у него не одно наше дело… Да и дело-то какое, безнадежное… — с отчаянием махнула рукой старушка.
Они обе сидели в кабинете Дмитрия Павловича.
— А я все-таки вечером съезжу…
— Поезжай.
В это время в передней раздался сильный звонок. Обе женщины вздрогнули.
XX
СТАРЫЙ ДОЛЖНИК
— Матушка-барыня, матушка-барышня, молодой барин… — как сумасшедшая вбежала в кабинет прислуга.
— Что ты плетешь?.. Какой молодой барин?.. — воскликнула Елизавета Петровна.
Пораженная известием Анна Александровна молчала.
— Барин, молодой барин, Дмитрий Павлович… Со стариком каким-то!.. — воскликнула прислуга и выбежала из комнаты.
— Верно, опять обыск… — с отчаянием заметила Сиротинина. Обе женщины, однако, поспешили в гостиную.
— Мама… Лиза… — бросился к ним с радостной улыбкой Дмитрий Павлович.
— Митя… Дмитрий!.. Ты! Ты!.. — в один голос вскрикнули Сиротинина и Дубянская.
— Я, мои дорогие, я… опять около вас… дома…
— Свободен?
— Свободен.
— Митя, голубчик… — пошатнулась и чуть было не упала Анна Александровна.
Сын поддержал ее и бережно довел до кресла. Старушка неудержимо рыдала.
— Мама, что с тобой, мама?..
Анна Александровна перестала плакать.
— Ничего, родной, ничего, это с радости… Не выдержала… Поцелуй свою невесту…
— Лиза, дорогая…
— Дмитрий…
Молодые люди упали друг другу в объятия.
Корнилий Потапович стоял вблизи двери и смотрел на эту сцену. В первый раз в его жизни в его сердце зашевелилось человеческое чувство — чувство умиления.
Когда первые волнения встречи прошли, он выступил вперед.
— Позвольте и мне принять участие в вашей семейной радости, — сказал он неподдельно растроганным голосом.
— Корнилий Потапович, батюшка!.. — воскликнула Сиротинина.
— Извините, взволновавшись, мы вас и не заметили, — спохватилась Елизавета Петровна.
— Что за извинения?.. Когда тут замечать было… Не до меня вам… Я знаю…
— Садитесь, — предложила Дубянская. Старик Алфимов сел.
Елизавета Петровна и Дмитрий Павлович тоже присели на диван.
— По моей страшной вине, сын ваш был оторван от вас, — обратился Корнилий Потапович к Сиротининой, — мне самому и хотелось вам возвратить его… Честным человеком вошел он в тюрьму и еще честнее вышел оттуда… У меня нет сына, но позвольте мне в нем видеть другого.
— Как нет сына? — воскликнула Анна Александровна.
— Так, нет… Иван оказался вором, за которого пострадал неповинно Дмитрий Павлович.
— Что вы!
— Он сегодня сознался у следователя… Я немедленно выдам ему капитал и поведу один мою банкирскую контору, сын ваш мне будет главным помощником и кассиром, он уже согласился на это…
— Да простите вы сына-то… Молод ведь он… Его вовлекли, быть может, — заступилась Сиротинина.
— Несомненно, вовлекли, — подтвердила Елизавета Петровна.
— Нет, я его не прощу… Я в своем слове кремень… Достаточно того, что его простил Дмитрий Павлович.
— Он простил его?
— Ты простил его?
Оба эти восклицания Сиротининой и Дубянской были обращены к Сиротинину.
В глазах обеих женщин сияло восторженное поклонение Дмитрию Павловичу.
Последний скромно наклонил голову в знак подтверждения.
— Простите и вы его, — сказала Елизавета Петровна.
— Нет, не просите… Его я не прощу, — тоном бесповоротной решимости заявил Алфимов. — А вот до вас, барышня, у меня есть маленькое дельце…
— До меня? — с недоумением спросила Елизавета Петровна.
— Да, до вас… Матушка ваша не Алфимовская была урожденная?
— Да, Алфимовская.
— Татьяна Анатольевна?
— Да… Вы ее знали?
— Она, она!.. — как бы про себя прошептал Корнилий Потапович. — Знал ли я ее?.. Как еще знал, с колыбели на моих руках она и выросла… Мы с покойным барином почитай ее сами выкормили.
— С покойным барином? — повторила вопросительно Дубянская.
— И в долгу у ней, у покойницы, в долгу, ну, все равно, с дочкой рассчитаюсь, ведь вы единственная…
— Да, я одна… Был брат, но тот умер ребенком.
— Так-с, значит вы одна и наследница капитала.
— Капитала?.. Я не понимаю.
— Поймете, барышня, все вам расскажу на чистоту, душу свою облегчу… Пусть и близкие вам люди слушают… В старом грехе буду каяться, ох, в старом… Не зазорно… Может, меня Господь Бог за это уже многим наказал, не глядите, что богат я, порой на сердце, ох, как тяжело… От греха… По слабости человеческой грехом грех и забываешь… Цепь целая, вериги греховные, жизнь-то наша человеческая…
