— Кто-нибудь же возил их на станцию?
— Вестимо, возили… Михайло-кучер возил.
— А где этот Михаило?
— Да, чай, на конюшне спит… Я пойду, пошукаю его.
— Пошукай, пошукай.
Вскоре перед лицом обоих приятелей явился Михаило.
— Ты к какому поезду возил Владимира Игнатьевича с барыней?
— Надо быть, к часовому…
— Это, значит, в Москву?
— А уж не могу знать, не то в Москву, не то в Смоленск.
— Как так?
— Да так, в ту пору у нас на станции перекресток… С обеих сторон поезда приходят…
— Тэк-с…
Таким образом, вопрос, возвратился ли Неелов с Селезневой в Москву или поехал дальше на Смоленск, Брест, Варшаву и даже за границу, остался открытым.
Во время этого отсутствия Долинского и Селезнева в Москве, Елизавета Петровна сама, сидя у себя в номера, получила неожиданные сведения о беглянке при тяжелых, впрочем, для Дубянской обстоятельствах.
Не прошло и часу после отъезда молодых людей, как в номер, занимаемый Елизаветой Петровной, постучались.
— Войдите.
Вошел лакей гостиницы и сообщил, что госпожу Дубянскую желает видеть какой-то господин по тому делу, по которому она приехала в Москву.
— Просите! — сказала очень заинтересованная Дубянская. Через пять минут незнакомец вошел в номер.
При виде его у Елизаветы Петровны вырвался крик ужаса, гнева и горя.
Перед нею стоял Егор Степанович Алферов.
— Елизавета Петровна, — заговорил он дрожащим от волнения голосом. — Не отвергайте человека, которого привело к вам раскаяние. Вы видели, что я сумел обмануть и судей, и присяжных, и сделался снова полноправным и свободным человеком. Следовательно, не страх, а глубокое, мучительное раскаяние в том, что я осиротил и обездолил вас, приводит меня к вам.
— Вы лжете! Такие, как вы, раскаиваться не могут. Вы пришли сюда все под влиянием той же постыдной страсти, которой вы преследуете меня с первого дня нашего знакомства.
— Вы несправедливы ко мне, — перебил он с мольбой в голосе. — Не скрою от вас: я люблю вас более собственной жизни и переживаю муки ада от сознания, что эта любовь остается навеки безответной. Но я пришел просить не любви вашей, а только одного слова прощения.
— Ну и что же было бы, если бы я простила вас?
— У меня осталось бы счастье посвятить вам всю свою жизнь, все мои мысли, — ответил он просто.
— Дружба преступника.
— Нет, дружба человека, который был преступником.
— Не станете ли вы уверять, что исправились?
— Да, Елизавета Петровна, беру Бога в свидетели, что с той минуты, в которую я заглянул в вашу чистую душу, все нечестное стало для меня ненавистно! О, сжальтесь надо мной…
Он неожиданно для Дубянской бросился перед ней на колени.
— Не бросайте меня в тьму безысходного отчаяния… Я так измучился! Пощадите!.. Будьте для меня тем же светлым ангелом надежды, как и для всех, кто вас знает.
— Встаньте, — сказала Елизавета Петровна. — Может быть, я прощу вас, когда буду убеждена в вашем исправлении.
— Благодарю, благодарю вас, — прошептал Алферов, по лицу которого струились слезы.
Он схватил край ее платья и горячо прижал его к губам.
— А теперь уйдите, — проговорила молодая девушка. — Я не могу больше выносить вашего присутствия.
— Позвольте мне остаться еще несколько минут, и я скажу вам вещи, которые докажут вам, что я и до этого старался быть полезен, если не вам самим, то вашим друзьям. Вы ищете Любовь Аркадьевну Селезневу?
— Да, а вы знаете где она? — с поспешностью спросила Дубянская.
— Она здесь, в Москве, вместе в Нееловым.
— Так дайте мне ее адрес… Я пойду к ней…
— Я сам не знаю, где они живут… Он тщательно скрывает это…
— Они обвенчаны?
— Нет. Он, кажется, даже собирается жениться на одной богатой купеческой дочке…
— Несчастная! Одна, в чужом городе и в руках негодяя! — воскликнула Дубянская.
— Теперь она не так одинока… У нее есть добрая и умная подруга.
— Кто это?
— Мадлен де Межен.
— Шансонетная певица?
— Она бросила сцену… Она теперь невеста Савина.
— Этого мошенника?
— Он оправдан.
— Вы тоже оправданы! — не удержалась Елизавета Петровна.
Алферов подавил вздох.
— Я прошу вас только повременить говорить кому бы то ни было о сообщенном мною вам. Я достану адрес или, в крайнем случае, устрою возможность вам видеться с Любовь Аркадьевной.
— Хорошо, но устройте это как можно скорее.
Егор Степанович поклонился и вышел.
Оставшись одна, Елизавета Петровна Дубянская почувствовала себя крайне несчастной.
Ей начало казаться то, что она оскорбила память отца, снизойдя до разговора с его убийцей, то, что раскаяние этого человека было глубоко и искренно, что было бы грехом отвергнуть его окончательно.
Девушка то плакала, то молилась, то глубоко задумывалась и измучила бы себя окончательно, если бы эту борьбу дочернего чувства с долгом христианским не прервало возвращение ее спутников.
Они рассказали ей все, что узнали в имении Неелова.
— Невозможно было добиться лишь одного, куда они уехали из имения, — заметил Селезнев.
— Да, это вопрос, — вставил Долинский.
— Они в Москве, — заявила Дубянская.
— Почему вы так в этом уверены? — в один голос спросили молодые люди.
— Я имею на это основание, которое пока сказать не могу… На этих днях я получу точные сведения.
— Вы где-нибудь были?
— Я не выходила из номера.
— Что же, вам птица на хвосте принесла все эти сведения? — произнес, смеясь, Селезнев.
— Если это птица, то коршун, выклевавший мое сердце.
Молодые люди посмотрели на нее широко раскрытыми глазами.
Они только сейчас заметили ее бледность и расстроенный вид.
— Что с вами? — спросил Долинский. — У вас кто-нибудь был и огорчил вас?
— Не спрашивайте меня… Я все равно раньше времени не могу вам ничего сказать… Я дала слово.
Они оба остались в полном недоумении.
Прошло несколько дней.
